Не только память - страница 27

У Шве Тейн нашел древнего старика в белой повязке на голове, такого древнего, что он, может быть, помнит последних королей Пагана, и взял у него ключ от храма. Чтобы не было соблазна, храмы в Пагане теперь запирают.

Скрипнула деревянная дверь, и в храм, распугав летучих мышей, ворвался сноп солнечных лучей. В лучах плыла легкая пыль. Стены храма, словно цветным ковром, были покрыты замечательными фресками. От пола и до вершины свода. Кроме двух стен — здесь на высоту человеческого роста они вырублены. А выше еще метра на три стена пересечена аккуратными линиями распила. По ним 70 видишь, какие широкие планы были у Томанна. Он явно не собирался уезжать так рано. В одном месте со стены свисали ржавые от времени лохмотья газет.

— Это мы нарочно оставили, — сказал У Шве Тейн. — Не хотим забывать. Томанн был одним из крупнейших варваров, но далеко не единственным. И не последним. На днях поймали одного итальянского туриста. Сунул в портфель в музее несколько вотивных табличек Анораты. Музей-то пока у нас в сарае — все лежит открыто. И если нет совести — бери. А помимо жуликов есть другая беда — доброжелатели.

— Какой может быть вред от них? — удивился я.

— Часто не меньше, чем от воров. Посмотрите, вокруг монастыри. Действующие. Место-то святое. Паломников сотни тысяч. Все верующие буддисты хотят что-то сделать для процветания религии. И тут вступают в конфликт с наукой. В свое время короли разрушали экономику паганского государства, строя эти храмы для процветания религии. Королей мы уже простили. За давностью деяний, — У Шве Тейн согнал улыбку с губ. — Но что эти делают! И у них защитники высокие. Хотят, видите ли, реставрировать. Но по-своему — Ананду побелили известкой, Татбинью — тоже, верхушки золотом замазали. Мы говорим — во времена Пагана ничего подобного не было. Храмы были розоватыми и желтоватыми — куда красивее, чем побеленные известью. А они добиваются разрешения и мажут — и фрески губят. Особенно, если храм не в нашем ведомстве — всех пока не отвоевали, — обновляют, как ремесленники, соперничают с художниками, которые в тысячу раз больше знали, чем они. Нет, я сам буддист. Но надо понимать, что всему есть предел.

Недавно приезжал ваш, русский архитектор Ожегов со студентами. Он в Рангуне архитектуру преподает в Технологическом институте, и две недели они со студентами обмеряли храмы, копировали фрески. Давно пора. Нам есть чему учиться у себя же. И понятно, мы с Ожеговым здесь подружились.

Я договорился встретиться с У Шве Тейном вечером и отправился побродить по Пагану. У одной из пагод встретил Льва. Он ездил заправлять «Волгу» и обнаружил, что надо заменить прокладку. Потерял два часа, был обижен на весь мир и на меня в том числе. Но в Пагане трудно долго обижаться. Днем он тих. Не ночная, таинственная тишина, которой он нас встретил, а тишина, наполненная стрекотанием кузнечиков и жужжанием пчел, скрипением высоких арб, голосами ребятишек, идущих из школы. Но порой, когда эти звуки примолкнут, ощущаешь молчание города, в котором даже движение горячего воздуха кажется звуком — низким гудением. Пагану повезло, что он стоит в таких сухих местах. На юге страны храмы, построенные в те же времена, давно съедены джунглями и смыты ливнями. А здесь стоят — и краски фресок свежи, как будто вчера сняли леса.

До Ананды мы добрались задолго до встречи с У Шве Тейном. Ананда — основной храм Пагана. Может, одни любят больше Татбинью, другие — изящный Тиломинло, но Ананда — старший брат всех. Он построен во времена короля Чанзитты, который, если верить хроникам, был сыном индийской принцессы. Вернее всего, хроники привирают, не в обиду им будь сказано — ведь в их задачи входило обеспечить благородным происхождением всех властителей Бирмы. Ученые считают, что Чанзитта не был человеком высокого происхождения, но обладал большим умом и храбростью, выдвинулся благодаря своим способностям, а генеалогию ему придумали задним числом.

Впоследствии Чанзитта стал любимым героем бирманских легенд и сказок. Все подвиги он совершал с помощью верных друзей — Нтян У, великого пловца, и Нгатве Ю, великого пахаря, чем-то похожих на наших былинных богатырей. Конечно, в жизни Чанзитта был не настолько идеален, как Чанзитта народного эпоса, но даже современные ему надписи рассказывают о нем как об отважном полководце и справедливом судье. Чанзитта остался в народной памяти богатырем, защитником обиженных.