Не той стороною - страница 9

— A-а!..

Он стонал и хватал себя рукой за горло, чтобы не хрипеть от боли, от зверской злобы на жизнь, от стыда. Он не сразу воспринял, как вошла в комнату, боязливо посмотрела на него и наклонилась к больному жена. Она ахнула, оглянулась, снова ахнула и вдруг зарыдала. Но только через какой-то промежуток времени, — Стебун сам не знал, сколько времени спустя, — звуки рыдания дошли и до его сознания.

Почти одновременно с тем, как он воспринял ее плач, она воскликнула:

— Иля, он уже умер!

— Да, умер… Я дал ему морфий, — обернулся и с безразличным спокойствием бросил он.

— Ты его отравил?! — исказилось лицо у женщины, когда она осознала значение его слов.

— Да… И на это если не жизнь, то какая-нибудь обвешанная тряпками индюшка без души и сердца толкнет!.. Собирайся хоронить его да перестань плакать…

— Иля! — вырвалось вдруг у женщины, — У меня самой теперь ведь все разрывается… Прости же!

И она порывисто поднялась, повернулась в его сторону.

Стебун устало махнул рукой.

— Все ясно… Если любовник завелся, то не до ребенка… Плохо только, что и свое женское и свое материнское чувство ваш брат ради блудни превращает в мыльные пузыри… Ни прощения, ни непрощения! Положим в гроб ребенка, отнесем его на кладбище— и тогда поступай как хочешь. Женой моей больше ты не будешь.

— A-а, так!..

— Да, так… Я пойду куплю гроб и закажу могилу.

— Обедать будешь?

— Нет.

Стебун очутился у вешалки, воткнулся в пальто. Пощупал, в кармане ли кошелек. Пошел.

Теперь переезд в поезде уже не представлял собою таких мытарств, какими сопровождалась бы всего год назад поездка из одного города в другой.

Придоров жениховски прифрантился. Впервые после долгого времени хорошо оделась Льола. Это вполне отвечало намерению ехать не без комфорта, в мягком вагоне.

Возле вагона пришлось остановиться. Проводник пропускал успевших нахлынуть ранее пассажиров, — образовалась небольшая очередь. Ничтожное обстоятельство в ряду всей массы других безразличных впечатлений в момент этой посадки дошло до сознания Льолы, заставило ее вздрогнуть и вспомнить еще тяготевшие над ней дни голода и нужды.

— Уезжаете? Напрасно, товарищ Стебун, не остаетесь в Одессе. Попросили бы мы Москву… Всех первосортных практиков центр отзывает.

Выражал сожаление молодой пухленький телеграфист, очевидна растроганный непредвиденным отъездом товарища. Тот, кого он провожал, — мужчина в пенснэ, с ранцевидной сумкой в руке и с постелью в чехле под мышкой, — пока входили пассажиры, два раза переступил возле телеграфиста, четко поворачиваясь и останавливаясь, будто он только что вышел из боевой, хорошо военизированной шеренги.

Льола схватила с одного взгляда фигуру этого человека, бесстрастно взиравшего на общую спешку. Услышав ненавистное имя «Стебун», она вдруг почувствовала странное смятение.

Занося ногу на ступеньку, бессознательно запечатлела в голове четкий ответ полузнакомого человека телеграфисту:

— Первосортные практики и в Москве нужны, товарищ Виктор…

Льола так ушла в себя, что не помнила, как были ею и Придоровым заняты места и как она очутилась на диване, в углу вагонной кабинки.

Она уже раскаивалась в своей необоснованной неприязни к тому человеку, по милости которого была покинута Аней и осталась на голод в четырех стенах школьной комнаты.

В ее памяти всплыла частичка жуткой действительности, кошмары которой она еще недавно испытывала.

Это произошло четыре месяца назад.

Льола с ребенком, которого в то время еще кормила грудью, возвращалась из Москвы в Одессу. Московский поезд шел только до Харькова, а там надо было хлопотать о том, чтобы заручиться возможностью дальнейшей поездки.

Одну случайную знакомку Льола попросила подержать дитя, а сама пошла рыскать по канцеляриям станционных начальников. Того, что ей нужно было, она добилась, но на это потребовалось много времени. И она замирала, зная, что ребенок давно не кормлен.

Но едва только она освободилась и, придя в зал, взяла у женщины малютку, как проезжающих стали выгонять с вокзала наружу, для того чтобы облегчить милиции возможность облавы на мешочников.

Льола до открытия зала очутилась среди нищего и беспризорного вокзального людняка на торговых задворках вокзала.