Не все мы умрем - страница 7

— Федора Степановича проводишь ко мне в кабинет. С Толстолобиком соединишь позже, я скажу.

«Мокрухин, Мокрутин… Федор Степанович…» — Она сидела глубоко задумавшись. Что-то было тревожащее в этом словосочетании. То ли фамилия, то ли имя с придыханием на «х», то ли все в целом. И еще было предчувствие грядущих перемен, таких, что подобны природным катаклизмам типа землетрясения, когда все рушится, дома складываются, как карточные домики, реки текут вспять, а люди гибнут в таком количестве, что точное число жертв никому даже не известно.

Ощущением катастрофы повеяло на Евгению, стоило ей поднять глаза на репродукцию картины Пикассо. Постер висел на стене справа от нее, напротив кресла для посетителя. Девочка на шаре, казалось, еле удерживалась на нем. Еще мгновение — и она соскользнет, упадет, разобьется. И деревянная рамка, обрамляющая его, вот-вот превратится в черную, траурную. Евгения сморгнула и перевела глаза на другую стену — прекрасный букет георгин показался ей сплошным кровавым месивом. «Поменять надо постеры, — сделала вывод Евгения. — Что-нибудь абстрактное повесить, как у шефа. Мазок, плевок, палочка, точечка — и никаких ассоциаций. Черный квадрат».

Но сейчас у него на стене не Малевич висит. Что-нибудь менее абстрактное. У шефа в шкафу, где, как все думали, лежали важные документы, на самом деле были спрятаны портреты в рамках. И Карл Маркс, и Фридрих Энгельс, и Ленин — только Розы Люксембург не хватало — предназначались для посетителей крайне левого толка; Горбачев и иже с ним — для почитателей чего-то «с человеческим лицом»; для «правого дела» — Ельцин и президенты США на выбор: от Авраама Линкольна до Клинтона; а для интеллектуалов шеф держал портрет Конфуция, подаренный Сергею Павловичу на заре его коммерческой деятельности китайскими товарищами в Шанхае; он вывозил оттуда ширпотреб вагонами и продавал через свои торговые точки. Когда же шеф был не уверен в политических пристрастиях клиента, он делал обманный ход. В Китае ему презентовали портрет Ленина на шелке с китайскими иероглифами понизу. В неопределенных ситуациях шеф его использовал, по реакции посетителя определяя ориентацию, что в бизнесе вещь немаловажная. Скажет клиент, нахмурясь: «Что это вы Ленина на стену повесили?», ага, значит, он на правом фланге политического спектра.

А Барсуков ему в ответ:

— Это не Ленин как таковой, а произведение искусства. Китайская акварель на шелке. Иероглифы внизу видите?

И посетитель успокаивался. Искусство — это такая вещь, против которой не попрешь.

— Евгения Юрьевна, Мокрутин поднимается, — прервал ее мысли голос секретарши. — Работаем как всегда?

— Да, Тая, как всегда… если не произойдет чего-нибудь неожиданного.

Второй звонок. В зале гаснет хрустальная люстра. Кашель. Почему она предчувствует неожиданности? Евгения не отдавала себе в этом отчета, но в том, что она ждет их, отдавала. Пора, однако. Начинать надо как всегда. Первым делом включить компьютер. Так, экран загорелся. Уже хорошо. Теперь достать из верхнего ящика стола письмо, на котором черным по белому написано: «Федеральное собрание — парламент Российской Федерации. Государственная дума. Москва, ул. Охотный ряд, д. 1. Правительственное. Президенту компании «Экотранс» г-ну Барсукову С.П.».

Евгения достала письмо с красным штемпелем почтового отделения по тому же Охотному ряду, д. 1 и положила его таким макаром, чтобы человек, сидящий по другую сторону стола, мог свободно прочитать, что на конверте написано, но одновременно письмо лежало не нарочито, а так, вроде она с ним работала перед приходом посетителя, а он ее отвлек, и она отложила. На самом деле конверт был пустой и г-ну Барсукову никто и ничего из здания на Охотном ряду не присылал. Все это чистая фикция, сочиненная лично Евгенией. Шеф, будучи в мэрии, выудил из мусорной корзины смятый конверт и принес его в офис, а она на компьютере подобрала необходимые шрифты и на обычном конверте такого же размера, купленном на обычной же почте, изобразила правительственное послание. Но на людей это действовало убийственно! Они с ходу начинали предлагать деньги. А то, что Евгения спокойно выслушивала их и не бросалась эти деньги сразу же отнимать, воспринималось людьми весьма и весьма положительно, как и лицо самой женщины, на котором застыло выражение четырнадцатилетнего подростка; заподозрить такого подростка ни в чем, кроме невинных шалостей, было нельзя.