Небеса чистого пламени - страница 17

Если бы город мог, он бы заплакал — может, так он и сделал, ведь любящие долгие ежедневные прогулки по холодным берегам реки начали замечать, что серебренные шпили потускнели.

Гранд-губернатор назвал произошедшее «самым трагическим событием в истории Империи», «необратимым горем А́мнибуса» — почти все городские дирижабли в ту ночь вспыхнули в небе, повезло лишь тем, кто не поднимался в рейс, да и то — не всем. Полиция долго возмущалась, что никто не удосужился проверить грузовые помещения, а те, кто все же это перед вылетом сделал, не посчитал лишние баки машинного масла чем-то странным или опасным.

Они бы и не были опасны, если не детонаторы.

Гранд-губернатор также заявил, что той ночью погибло сердце Анубиса. И, возможно, сам бог — но за эти слова не ручались даже рьяные священнослужители.

Вот тогда-то все и загорелись идеей, что смерти больше не должно быть.

Но шатать шестеренки мироздания пока как-то не решались. А уж когда начнут это делать… впрочем, не стоит забегать вперед. Тем более, этим обычно грешат служители Птаха.

А имя Алистера Пламеня оказалось у всех на слуху, но вовсе не потому, что тот совершил самый страшный теракт, и не потому, что зажег людям глаза новой идеей, а потому что…

Алистер Пламень выжил.

Больница святой Сибиллы всегда славилась самыми гуманными подходами к больным, какие только можно представить — это с учетом того, что лечили здесь всех, от простуженных до умалишенных. Никакого принудительного лечения — не хочешь делать целебную татуировку ока Гора или пить настойку? Пожалуйста, ради всех богов, только имей в виду, что у тебя останется еще день, максимум — два, до того, как ты встретишься лицом к лицу с Осирисом. Если хочешь побыстрее — то пожалуйста, мы унесем все лекарства…

Обычно, такой подход срабатывал.

Алистер Пламень лежал на третьем этаже, под конвоем из полицейских в темно-синих кожаных фуражках. Хотя, смысл в охране всем без исключения казался сомнительным — разве может куда-то удрать человек, который из последних сил цепляется за жизнь? Даже врачи не могли сказать, как террорист выжил. После всех экспертиз и изучения жизненной силы ка, самые именитые умы больницы сошлись на одном — здесь как-то замешаны анубисаты и их магия.

Для начала потому, что глаза у Пламеня почернели.

Не побелили, как у слепого, а именно почернели, наполнились глубокими, как космос, тенями, где-то среди которых — как во сне или после смерти — бродило сознание.

Кстати говоря, у больницы был очень милый дворик, где росли душистые пихты, врачи беседовали с пациентами, родственники навещали больных, а еще гуляли павлины — они-то и были настоящими хозяевами этого места.

Алексис Оссмий сидел на лавочке и кормил их хлебом.

Когда он очнулся, то был уже на земле, рядом стоял верещащий что-то коллегам Бредэнс. На следующее утро гранд-губернатор вызвал их к себе, наградил каким-то медалями (Невпопадс засиял, как отполированный соляркой чайник), а потом… жизнь вернулась в привычно русло.

Алексис работал все так же умело, молча, осторожно, и горло никому не перерезал — только бритву сменил, от греха, а ту, с крыши Собора Осириса, спрятал где-то в цирюльне.

Правда вот Оссмию постоянно казалось, будто он не довел что-то до конца — эта мысль три раза свалила его в обморок, потому что, задумавшись, цирюльник случайно наносил клиентам порезы. Им-то ничего, ерундовые царапины, зато Алексис сразу терял сознание.

Когда цирюльник прочитал новости, он понял, что именно забыл сделать.

Какой-то павлин с особо кружевным хвостом сделал изысканное «па», чтобы произвести впечатление на раздающего угощения — но, увидев, что тот встает со скамейки, включил режим петуха, напыжился и истошно заорал. Если подумать, то павлины — это и есть петухи, где-то раздобывшие краски для перьев, блестки, и выучившие хорошие манеры.

Цирюльник никакого внимания на возмущение птицы не обратил.

Вместо этого он нащупал в кармане просторных полосатых брюк обжигающую холодом бритву — ту самую — и перешагнул порог больницы.

…изумрудные купола Собора Осириса неистово мерцали, наблюдая за городом и плача светом.