Небо и земля - страница 45
Черт его принес!
Нехамка задыхалась, ей все труднее было держаться на воде. «Ой, утону…» — подумала она с отчаянием и в ту же минуту услышала шаги. Осторожно повернув голову, Нехамка увидела, что Сеня вышел на белеющую в темноте дорогу и направляется к подсолнухам.
Как только он исчез в темноте, Нехамка тихо вылезла из воды и побежала к своим вещам, торопливо оделась. И вдруг ей захотелось догнать Сеню, сказать ему, чтобы не шел в подсолнухи, не ждал ее. К чему ему бродить там ночью одному… А что, если и правда выйти к нему на минутку? Ведь он пришел сюда ради нее, пешком шел от самого Ковалевска. Ну, любит он ее — что из того? Разве она должна сердиться на него за это?.. Нет, нет! Хочет ждать — пусть ждет. Ведь она ему сказала, что не придет, сказала, что не выйдет к нему.
Обуреваемая смутными чувствами, девушка, словно преодолевая встречную волну, которая отбрасывала ее назад, упрямо шла на ток.
«И думать не смей, — твердила она себе. — Я ему сказала, не приходи, — а там его дело». Подошла к скирде, забралась в свежую, непритоптанную солому и, обтянув подолом колени, легла. Пахло нагретым на солнце зерном.
В ночной степи царил покой. Лишь кукушка вдали куковала да на ближнем лугу фыркали лошади. А с проселочной дороги доносилось приглушенное тарахтенье груженых подвод. Колхозы днем и ночью везли зерно на элеватор.
Нехамка почувствовала, что месяц смотрит ей прямо в лицо. Она приоткрыла глаза. Высокое-высокое небо над ней было перечеркнуто серебристыми соломинками. Жалко было спать в такую чудную ночь…
Рядом послышался вздох. Кажется, это Вовина мать. Не спится ей, Наработалась, а заснуть не может…
Нехамка перевернулась на живот, зарылась поглубже в солому и закрыла глаза.
Вовина мать снова вздохнула, но Нехамка уже не слышала…
… Снилось, будто она, в пестром открытом сарафане, стоит у себя во дворе и тащит из колодца ведро. В ведре зерно — чистое, чистое. А с окраины хутора выезжает комбайн.
Комбайн мчится вниз по улице, и вдруг это уже не комбайн, а серо-зеленый танк. Танк сворачивает к ним во двор, и из него выскакивает Вова. У Вовы медаль на груди, левая рука перевязана. Нехамка бросается к нему, обнимает, целует…
— Посмотри, что я тебе привез, — говорит Вова и подает ей длинный гибкий стебелек, унизанный блестящими бусинками росы.
Нехамка осторожно, кончиками пальцев, берет стебелек с дрожащими серебристыми бусинками. Она хочет надеть бусы на шею, но вдруг ей вспоминается Сеня и ночь, когда была гроза, и ей становится страшно и стыдно.
— Надень, — просит Вова и так ласково смотрит на нее.
— Потом, — говорит она и краснеет.
— Эти бусы надо надеть сразу, — говорит Вова, — а не то они высохнут.
Но Нехамка знает, что у нее на шее синяк. Она вся дрожит. Она хочет что-то сказать Вове и не может. Что делать? Она так боится, что Вова заметит…
— Что с тобой, Нехамеле? — Воза нежно гладит ее по голове.
— Ничего… Вова, почему ты меня оставил одну? Ведь я так тебя просила, так ждала тебя…
— Сними с шеи платок.
— Не могу.
— Дай, я его развяжу.
— Нет, нет, Вова, не надо! — со слезами кричит Нехамка.
Но Вова смеется, он ничего не понимает. Он протягивает руку, срывает платок — и вдруг бледнеет.
— Что это у тебя? — спрашивает он и смотрит на нее испуганными глазами.
Она молчит. Что тут скажешь?
— Как же это, Нехамка, Нехамеле моя… Ты? Так то ты меня ждала?
— Вова, я не виновата, Вова!.. Я ждала, я люблю тебя, только тебя!..
— Почему же ты с другим пошла под скирду? — голос его дрожит от боли и обиды.
— А что я могла поделать? Нас ведь дождь захватил. Гремел гром…
— Я в это время шел в атаку. Вокруг меня рвались снаряды…
— Не говори так… — умоляет Нехамка.
— Я истекал кровью, вел свой танк в бой, а ты… — Вова… не надо.
— А ты валялась с ним под скирдой. Я стонал от боли, а ты…
— Перестань!.. Перестань! Прошу!..
— На фронт он идти не хочет, ждет тебя у подсолнухов… Сейчас я с ним рассчитаюсь!
И Вова пускается бежать. Нехамка хватает его за раненую руку, он ее отталкивает, она падает на землю и плачет, кричит не своим голосом, ей нечем дышать — вот-вот задохнется…
— Нехамка, а Нехамеле! — кто-то трясет ее за плечо. — Проснись, слышишь?