Нецензурное убийство - страница 6

Зыга со злостью развязал папку. Он уже знал, что погибло не только спокойное воскресенье — пошла прахом возможность отоспаться за всю неделю в День независимости, водка так и будет ждать дальше в холодном подвале… А тут еще и Крафт надумал себя показать.

Мачеевский любил и ценил своего заместителя. Пока Зыга занимался полицейской работой, Генек заботился о бумагах. Они были как Кастор и Поллукс или как китайские инь и ян, о которых младший комиссар читал недавно, кажется, в воскресном приложении к «Экспрессу». Вместе они образовывали идеального офицера полиции, прямо бери и повышай. Понятное дело, до тех пор, пока кто-то один из них не пытался без надобности заменить другого.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Крафт.

Зыга протер глаза. Чтобы сосредоточиться, он попытался вспомнить тот самый номер «Экспресса». Инь и ян, женщина — предводитель пиратов из Полинезии, репертуар кинотеатров, «гума Олла» — королевский презерватив. Стандартное воскресное ассорти под отбивную и два пива. В самый раз для того, кто начинал день с кофе и рогалика, а не с бокса и трупа.

— Ну и что? — спросил Мачеевский. — Что это? 1923 год? Историческое дело!

— Ежи Тромбич, молодой поэт, и его журнал «Вельзевул». Вот здесь! — Крафт стоял у стола своего начальника. Перелистывал донесения и рапорты, показывая ключевые фразы. — Черные мессы в кондитерской Семадени. С хозяина сняты все подозрения, Тромбича и прочих выгородил ректор. Но этот самый Тромбич сейчас главный редактор «Курьера», а «Курьер» — конкурент «Голоса». Мотив есть, стоит проверить.

— По сатанистской линии? — насмешливо спросил Мачеевский, поднимая глаза на заместителя.

— Сегодня 9 ноября 1930 года, — серьезно проговорил Крафт. — Две девятки, обрати внимание, если их перевернуть, то получатся шестерки. Просуммируй оставшиеся цифры и получишь третью шестерку. Здесь нет случайности, каббала и нумерология. Шестьсот шестьдесят шесть.

Младший комиссар потянулся в карман за папиросой, постучал ею по столу.

— Оккультисты любят такие числовые игры, — добавил заместитель. — Я бы этим не пренебрегал.

— Тихо, дай подумать. — Мачеевский снова прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, как были написаны цифры на теле убитого. Поднял руку, с минуту поколебался, после чего — уже решительно — потянулся к телефону. Второй наушник дал Крафту.

Тот следил, как палец Зыги набирает номер: 6-6-6.

— Квартира редактора… Биндера, — услышали они заплаканный женский голос. — Алло?

— Здравствуйте, говорит младший комиссар Мачеевский, следственный отдел. Кто у телефона?

— Домоправительница редак… тора.

— Прошу прощения, я должен был проверить. Примите, пожалуйста, мои соболезнования, любезная пани, — сказал он и повесил трубку.

— Баба, — бросил он Крафту.

— Ну да, домоправительница, — неуверенно пробормотал заместитель.

— Да нет, я не о том! — усмехнулся Зыга. — Я тебе только что каббалистически разложил прямой телефонный номер господина старосты: 21–21. Вторая буква алфавита, первая, вторая, первая. Баба. Из этого ты тоже намерен сделать какие-то смелые выводы?

— Благослови, владыко, — выводил нараспев дьякон.

— Благословен Бог наш, — объявил басом поп, сотворяя крестное знамение, — всегда, ныне и присно и во веки веков.

Оба стояли, склонившись над алтарем, их души и помыслы были полностью сосредоточены на тропарионе Великой Пятницы, а потому они даже не посмотрели на Александра Степановича Свержавина, который вбежал, запыхавшись, в церковь и теперь протискивался сквозь толпу к иконе Богородицы.

Прежде чем он добрался туда и у даров зажег свечку, священник взял копие и троекратно начертал крест на жертвенном хлебе.

— В воспоминание Господа и Бога, и Спас нашего Иисуса Христа… — пропел он.

— Яко овца на заколение ведеса, — ответил ему дьякон.

Свержавин был бы рад погрузиться в столь же горячую молитву, но у него не получалось. Мешало все: толпа, плотно набившаяся в небольшую церковь; икона, почитаемая так, будто ее написал сам святой Лука, а ведь не прошло и нескольких лет с тех пор, как ее отыскали на лотке у какого-то еврея. К тому же никак не шел из головы давешний разговор с заказчиком. И наконец, Свержавина злило, что он опоздал на службу, хотя поклялся отцу никогда не пропускать ни одного воскресенья. Это единственное обещание он старался выполнять всегда, даже в краковской тюрьме.