Нечаянная радость - страница 11

— А Запожье в зоне облака считается. Не знал, что ли? Вон деду уже сколько лет приплачивают.

— Чернобыльского?

— Ну да, а какого еще.

— А почему только Запожье?

— Ну, оно самое вымершее. Пять человек числится. Вон Марфино на том берегу Пожи сколько? Меньше километра отсюда, только напрямую не проехать — моста нет. Но там народу живет человек двести. Кому платить охота?

Мы решили сделать по глотку для выведения радиации и потом без проблем доехали до Березового. Я высадил попа и Ваню, и мы убедились, что менты уже не страшны. В доме, где они гуляли, было темно и тихо, их «жигуленок» был убран с середины дороги ближе к обочине.

— Сейчас, погоди, я тебе презент сделаю. А то столько всяких волнений, — предложил поп. — Ты как, лоб-то вообще крестишь?

— В общем, я крещеный…

— Ну и лады. Сейчас, погоди.

Отец Василий открыл свою «Бору» и вытащил из бардачка завернутую в бумагу икону. Я развернул. Это был Спас Нерукотворный. Полиграфия хорошая, бумага приклеена на мореную фанеру-десятку, и все покрыто лаком. Выглядело очень аккуратно.

А потом мы попрощались, и вскоре я заснул в своем доме.

Утром я проснулся в отличном настроении. Несмотря даже на вчерашнюю аварию. Бывает так, что ничего не может нарушить непонятно откуда взявшегося стойкого настроя на хорошее. Я пил кофе и глядел из окошка, как Стёпа, дожидаясь меня, собирает граблями строительный мусор вокруг нашей терраски.

Я открыл дверь и крикнул ему, что сегодня объявляется выходной.

— Точно решил снега дождаться, да? — уточнил Стёпа.

— Слышь, хочешь, я тебе презент сделаю? — спросил я и неожиданно обрадовался своей идее.

Стёпа смотрел на меня, ждал подвоха. Видно было, как тяжело ворочались его штампованные мозги, пока я открывал машину, открывал бардачок, разворачивал бумагу. Я даже решил сказать ему что-то человеческое, что ли.

— Ну, в общем, я рад, что ты помогаешь мне с этой терраской. А то одному не с руки. Вот, держи. Короче, спасибо тебе, Стёпа.

— Господа благодари.

Я уже хотел идти дальше завтракать, когда Стёпа меня остановил.

— Ты это… Подпиши.

— Чего?

— Икону подпиши. Тому-то от того-то. Дату.

Все-таки с арбайтерами не соскучишься. Я принес фломастер.

— А это не кощунство — икону подписывать? — я еще колебался.

— Давай, пиши.

— Как писать-то? Типа «Стёпе на добрую память», что ли?

— Пиши «Иоаву от Ильи», дальше как хочешь. И дату.

— Иоаву. Это ты Иоав?

— Наречен при крещении.

— А-а. А полунинский кто? Полунинского тоже как-то зовут?

— Ездра.

— Понял. Буду знать, если запомню.

Я вручил ему подписанную икону, взамен он пробурчал мне «Спаси Господи», а потом уставился на лик, в котором для меня не было ни духа, ни жизни.

Тут мое хорошее настроение еще больше улучшилось — позвонила из Москвы жена и сказала, что приедет дня на три, что соскучилась и вообще хочет скорее в наш деревенский домик.

Я поел, кинул в рюкзак фотоаппарат, запасной свитер, шерстяные носки, завернул пару бутербродов, налил в термос чая, достал ружье. Выходной — так выходной.

Перебрался по бревну через ручей, а дальше вдоль черного поля, мимо кургана пошла тракторная колея с убитой, примятой травой, потом она потянулась вдоль березовой посадки, где иногда бывают тетерева, потом вдоль дубовой.

Не зря меня, наверное, барином называют в деревне — все повадки налицо. То водки выпьет, то с ружьем прогуляется, то Женьке даст на опохмелку, то не даст, то заматерится на Стёпу, то икону ему вынесет. Барин — барин и есть.

А настроение мое не пропадало, вернее, даже хорошее настроение перешло прямо в радость. Ноги сами бегут. И тем приятнее, что радость ни от чего, а просто так. Как раньше. И тут еще лиса от меня побежала. Далеко, правда, да у нее все равно шкура еще плохая. Стрелять бы даже не стал. А смотреть всегда приятно на живого зверя. Мелькает, скачет, уже пропадает, а потом вдруг обернется и тоже посмотрит на меня своими звериными глазами.

Вот какая красотища передо мной. Отсюда, от кургана, видно далеко — разрезанные посадками перекатываются туда-сюда черные и зеленые предзимние поля. У самого обреза, за Пожей начинается большой зелено-коричневый лес. А дальше глаза опять бегут — обратно, по светлой березовой посадке до нашего села, от которого видно только две-три крыши и остатки фермы. Вот где-то перед фермой и молельня у арбайтеров, у ручья.