Нечитаемые. Навязанное противостояние - страница 9

Одет сей неординарный персонаж был неподобающим для горной местности образом. Черные лаковые туфли, бархатный, темно-синего цвета фрак, шёлковый галстук-бабочка. В руках, закованных в белоснежные перчатки, он держал деревянную трость, служившую, по всей видимости, дополняющим образ атрибутом. Осмотревшись, мужчина из цветка устремил свой взор на солнце, из последних сил цепляющееся за горизонт. Не найдя подходящих слов для восторженного отзыва, он прошептал «вот это да» и, встряхнув головой, уверенным шагом направился к мужчине, занятому резьбой по дереву. Встав у него за спиной и ехидно улыбнувшись, гость воскликнул:

— Желаю здравствовать, Обрученный со Смертью!

— И тебе не хворать, Луцим, — буркнул в ответ черноволосый, даже не повернувшись к собеседнику.

Вздохнув, Луцим не торопясь прошагал вокруг мужчины и уселся напротив него на неокатанный, остроугольный валун. Внимательно оглядев деревянную фигурку в руках мрачного собеседника, он картинно и произнес:

— Ты как всегда не рад меня видеть, мой старый друг. Нельзя быть таким нелюдимым. Кстати, Отэктей, ты обратил внимание, какой необычайно красоты выдался сегодня закат?

— Нет, я был занят.

— Да брось, ты же все время был здесь, так сказать в непосредственной близости и даже краюшкам глаза не посмотрел на багряное великолепие?

— Нет, я был занят.

— А мой новый способ путешествия? Как он тебе?

— Я не видел, я был занят.

Мужчина во фраке закатил глаза. Затем, взяв себя в руки, он широко улыбнулся и продолжил беседу:

— Да уж, ты очень многословен сегодня, Отэктей. Если не секрет, что же тебя так занимало?

— Миктлантекутли.

— Прости, что?

— Я вырезал Миктлантекутли.

— А, ну это все меняет. Это очень ответственное занятие, — голос Луцима сочился сарказмом. — Ты же вырезал Миктлантекутли!

— Тебе не понять, Восхваляющий жизнь, — черноволосый даже не обратил внимание на издевательский тон собеседника. — Сегодня предался забвению один древний народ, сегодня умер последний человек, хранивший о нём память. Теперь никто не вспомнит о былых заслугах, о доблести, об отваге тех людей, как будто их и не существовало никогда. Они умерли для истории. Моя фигурка древнего божества — символ их гибели.

— Но ты же помнишь, мой друг, — Луцим приободрился, удивленный несвойственной словоохотливости Отэктея. — Так и возроди же память о них.

— Смерть сделала свой выбор. Память о них должна умереть, как когда-то умерли они сами, — черноволосый замолчал. Сделав пару завершающих надрезов на фигурке, он, поставив своё творение возле ног, затянул заунывную песню.

Осознав, что исповедь закончена, Луцим достал из кармана сигару и с удовольствием раскурил её. Теперь оставалось надеяться, что панихида, которую устроил Отэктей по безвременно ушедшей памяти о неизвестном народе, не продлиться долго.

Небо окончательно пропиталось тьмой. Наследники солнца, взвалившие после его гибели на себя долг дарить людям свет, с трудом пробивались сквозь гонимые нещадным ветром тучи. Залюбовавшись отчаянной борьбой света и тьмы, Луцим не услышал, как черноволосый закончил петь. Он не видел, как из медленно разрастающегося черного вихря Отэктей вытащил испуганного мужчину. Не видел, как тяжелый нож с легкостью воткнулся в грудь пленника, и алая кровь хлынула на фигурку Миктлантекутли. И только отчаянный крик, полный боли, вывел Луцима из забытья.

— Какого черта ты творишь?! — негодованию Луцима не было предела. — Ты не мог предупредить, что собираешься немножко убить кого-то. Знаешь ли, я не любитель присутствовать на таких мероприятиях.

— Ты не спрашивал.

— Долбанный псих, зачем ты это сделал? Что бы покрасить свою фигурку в красный цвет? — Луцим понимал, что это была часть обряда, но присутствовать при торжестве смерти он не любил. Лицо убитого в одно мгновение состарилось, почернело и покрылось глубокими морщинами.

— Смерть сделала свой выбор. Память о них должна умереть, как когда-то умерли они сами, — Отэктей аккуратно вытер нож, спрятал его в кожаный чехол и, взвалив тело убитого на плечо, двинулся к обрыву.

— Это я уже слышал сегодня, — Луцим брезгливо поморщился и промокнул выступивший на лбу пот белым платочком и засеменил за своим собеседником. — А ты не думал, что твои спецэффекты с перемещением жертвы твоего воспаленного рассудка мог кто-нибудь заметить.