Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского) - страница 3

Маменька благоволила к Джячинто; по счастью, она ничего не понимала по-итальянски.

Занимали его и темные беседы отца Василия.

Замысловатый катехизис был писан неким знаменитым проповедником, учеником масонов.

— Великого и особого ума человек составлял книгу сию, — уважительно приговаривал отец Василий, раскрывая тяжко шуршащие, крылоподобные страницы, хранящие следы аккуратно соскобленных восковых нашлепок. — Много о вере радел, и воздалось ему по вере его.

Белокурый увалень Леон исподтишка щипал верткого Сержа, вечно увязывавшегося за старшими братьями. Малыш тихонько взвизгивал и ерзал на лавке, но терпел.

Более всего нравилось Евгению то место катехизиса, где рассказывалось о восстании падших ангелов, водительствуемых Люцифером и побиваемых архангелом Михаилом; архистратигом небесного воинства. Он выспрашивал отца Василия подробности об этом событии, но тот отнекивался незнанием, а потом и раздражаться стал неутолимой любознательностью отрока.

— Когда праотец наш Адам, еще в раю пребывая, обозревая всех животных, сотворенных попарно, усмотрел, что токмо он единичен изо всего, созданного господом нашим, — назидательно говорил священник, — то усомнился он. — Отец Василий, с горьким сожаленьем чмокнул губами.

— А почему он усомнился? — бесцеремонно спросил Ираклий.

— А потому, что обетовано ему было размножение, — молвил священник и нахмурился. — Грех на том, кто всегда сомневается и много любопытничает.

Вечером он попросил маменьку растолковать причину сомнения Адамова, содержащую зародыш первого грехопадения. Александра Федоровна вспыхнула и рассмеялась принужденно:

— Ah, c'est trеs sot! [7]

— Но, маменька, отец Василий очень хорошо рассказывает о… — с жаром начал он — и запнулся.

— О чем же, друг мой? — осведомилась маменька.

— Он… Он очень красиво о солнце говорит. Он сравнивает солнце с трииспо… с триипостасным божеством. Само светило — это бог, сияние — это бог-сын, а теплота, животворящая вселенную, — это бог — дух святой, — выпалил он и Победоносно встряхнул кудрявой головой.

— Забавно. Однако отец Василий — прямой язычник.

— Что такое — язычник?

— Язычник- это… — Она искательно пошевелила пальцами и перевела на французский: — Язычники — les paОens… — И продолжала уже уверенно: — Les paОens adoraient la crИature au lieu du CrИateur [8].

— A-a, — протянул он, притворившись, что понял.

Ему захотелось еще что-нибудь прибавить к характеристике педагогических заслуг отца Василия.

— Маменька, отец Василий знает об Апомоне!

— Кто сей?

— Из Акопали… Апокалипсиса. Он душегубец и соблазнитель человеков! Отец Василий говорит, что это, верно, Буонапарт.

— Ну, полно, дружочек, — прервала мать. — У тебя чрезмерное воображенье. — Она вздохнула. — Тебе потребно образование настоящее. Дядя свезет тебя в немецкий пансион. — Она грустно потрепала сына по щеке.

Он насупился, возбужденно засопел.

— Вы обещали в Пажеский корпус. Я хочу в военную службу. Как папенька.

Александра Федоровна пылко обняла сына.

— Разумеется — о, разумеется! Но для поступления в корпус надобно столько знать, столько учиться! У нас нет порядочного немецкого гувернера. Да и прочие — ah, c'est tellement misИrable! [9]

Она гневно вспыхнула, вспомнив, как обнаружила недавно на столике сына Мармонтелевы "Contes moraux" [10], в коих ничего, кроме названья, не оказалось нравственного.

— Ступай, милый, и спи покойно. Не думай и не читай на ночь ничего — не то головка заболит.

Она рассеянно перекрестила сына, кликнула сонливую девку и, с отвращеньем обоняя крепкий запах лука, дала раздеть себя. Взяла книжку Мильвуа и улеглась в постель. Надо было еще вынуть папильоты — забыла! — но не хотелось звонить девке, уже храпящей за дверьми.

Она любила французские стихи: в них был порядок, четкая мерность и грациозно завитая чувственность. Александре Федоровне нравилось тихо плакать, перечитывая строки, отмеченные ногтем покойного мужа. Меланхолия, порождаемая поэзией, была облачком, смягчающим очертанья темной горы; была пудрой, скрывающей красноту заплаканных щек.

Дверь вдруг распахнулась — легко, как от сквозняка, гуляющего во время грозы по дому, где не успели запереть окна.