Нефть в наших жилах - страница 50

— О, Всеблагая… — горестно прошептал он через мгновение, узнавая в осунувшемся, дурно пахнущем бродяге того самого Нордовского вахтёра, который приветствовал его строгими наставлениями после той далёкой волшебной ночи, что впервые свела их с Эдит.

Малколм взволнованным движением поднял обе руки — принялся торопливо расстегивать застёжку толстой платиновой цепи, украшавшей его изящную шейку. Застёжка поддалась не сразу, с нею пришлось повозиться под недоумёнными взглядами спутниц. Справившись наконец, он порхнул к старику и не раздумывая положил цепь — скромно поблёскивающую кучку перемешавшихся звеньев — в его потрёпаный берет.

— Это стоит денег, много денег, — смущенно пояснил кокот, ласково заглядывая в покрасневшие подслеповатые стариковские глаза, — вы теперь будете сыты… хотя бы…

Леди атташе, наблюдавшая эту сцену, презрительно сузила изящно вырезанные щёлки туго натянутых золотистых век, практически лишённых ресниц — она тайно позавидовала чистоте и силе этой мимолётной ласки, предназначенной нищему старику и мысленно осудила столь безрассудную расточительность чувств. Неожиданную щедрость кокота она объяснила себе тем, что ни дня в жизни тому не пришлось тяжело работать. Беззвучно фыркнув, гордая северянка отвернула своё широкоскулое лицо.

— Красивый мужчина имеет право на маленькие причуды, ему это даже к лицу, — с дипломатическим изяществом, полушёпотом, на родном языке леди атташе заметила ей переводчица при посольстве.

Эдит Хэйзерлей, шедшая позади, наблюдала сцену от начала до конца. Малколм не переставал восхищать её — его характер, лёгкий, как облака, как морская пена, неиссякаемая нежность, проливающаяся на всё вокруг равно: на бродячих кошек и глав государств, на великие монументы и на хрупкие цветы и травы — прославленный кокот как будто брал любовь горстями из рук самого Пречистого, концентрировал её в своём сердце и раздавал миру — потому не любить его было невозможно — это свойство Малколма очаровывало, наполняло гордостью, счастьем, но и немного печалило Эдит — она чувствовала, что как бы ни была сильна его любовь к ней, он сам — солнце, неспособное светить в одну сторону, ясное сияние, которое невозможно ни присвоить, ни удержать…

Они дышали часто, жадно, но всё не могли надышаться. Почти одинаковые стройные тела, лилейно, ирисово белые, накрытые наспех сброшенной одеждой, освобожденные от страсти, казались легкими, как шарики, надутые гелием. Вот-вот взлетят. Стоить только вздохнуть поглубже…

Они лежали рядом, чуть соприкасаясь встрёпанными головами, плечами, бедрами на посыпанном опилками деревянном полу недостроенной мансарды роскошного особняка, арендованного леди атташе: все дни и часы любви, отведенные им провидением, они прятались, как подростки, но это не было никому из них в тягость — решение не связывать друг друга они приняли однажды вполне осознанно, и старались не поднимать болезненной темы о стабильности отношений.

Малколм ласково запускал руку ей под рубашку, застёгнутую сейчас только на две центральные пуговицы, и бережно гладил шрамы, всякий раз с удивлением обнаруживая их нежную выпуклую шероховатость. Эдит вздрагивала и прикрывала глаза.

— Тебе больно?

— О, нет, нет… Просто шрамы — всегда самые чувствительные места на теле, и когда ты гладишь их, при каждом прикосновении, я опять будто вспоминаю, как мне вынимали внутренности, — она усмехнулась своим глубоким гортанным смешком, — только теперь мне кажется, что это ангелы вынимают и целуют их…

Они щекотали друг друга, тихо смеялись, катаясь по полу, стряхивали и сдували потом друг с друга мелкие ароматные опилки — Малколм никогда в своей жизни не бывал счастливее, чем в такие минуты, наедине с нею — и потом он часто спрашивал себя — в чём секрет? в чём разница между Эдит Хэйзерлей и всеми остальными? Почему с нею — ведь на самом деле разницы никакой нет, тот же самый набор простых действий — примитивная физическая близость приобретает совершенно иной, необъятный, космический смысл?

— Мне пора, — тихо произнесла она и поднялась. Провела рукой по жёсткому ёжику коротких волос, чтобы стряхнуть опилки.