Нефть в наших жилах - страница 58

— Закрой похабный свой зевальник! Ну! Или хотя бы тише!

— Глядите-ка как наша Марфа пригорюнилась. Правду, значит, говорю.

Смех нескольких здоровых женских голосов.

— Жалко, действительно. Такая красота — и зря томится. Госпожа у нас немного того…

Голос стал таким тихим, что слов было уже не разобрать.

— Слышала?

— Клянусь лоном Прародительницы!

— Даже если он платок привяжет, она к нему не притронется. Жизнь дороже. Хотя… За такую медовую карамельку… и помереть не жалко.

— Дура! Я тебе обувной клей в рот сейчас волью, если ты не заткнешься!

Голоса приближались, голубые пятна качались на пололке и на стенах. Фонарики!

Не дожидаясь, пока его заметят, Кузьма рванул по парадной лестнице наверх.

Преодолев два марша он остановился, вжался в стену. Услышанное сильно взволновало его. Юноша медлил, не поднимался дальше, надеясь услышать ещё пару-тройку комментариев. Кто говорил, угадать он не мог — в повале голоса звучали глухо, вязко, точно в кувшине.

Охрана? Почему они говорили о платке? Что они делали в подвале?

Любопытство щекотало внутри, драло, мучило — как кашель, если прячешься и надо сидеть тихо.

Поднявшись к себе, Кузьма решительно открыл ящик стола, где хранился вчетверо сложенный ритуальный кружевной платок, не развернутый им ни разу… Он достал его, зачем-то поднёс к лицу, понюхал, приложил к губам. Слежавшаяся ткань пахла средством против моли и клопов.

Прояснить хоть что-нибудь… Рискованный способ. Но другого — нет.

Почему они сказали, что она не придет? Почему смеялись?

Держа за угол, Кузьма встряхнул платок, приоткрыл дверь комнаты, и, боязливо оглядевшись, чтобы в холле никого не было, торопливо привязал его к дверной ручке.

Он долго не мог заснуть после случившегося. Селия обычно держалась с ним несколько отчужденно, ему иногда даже начинало казаться, что он ей абсолютно безразличен. Она редко просила его петь и танцевать для неё, вечера проводила со своими подругами или деловыми партнершами. Не так давно Кузьму начала тревожить мысль, что магнатка взяла его обещанным мужем из каких-то корыстных побуждений. В то же время из головы у него не шла утренняя пантомима с бесследным исчезновением бульварного романа, а заодно и крутые бедра Селии, пожаловавшей к нему в коротком халатике.

Он вспоминал свой первый день в доме невесты, тщательно реставрируя силой воображения успевшие поблекнуть краски. Ему было всего восемь, он плакал, не хотел покидать то, к чему привык, расставаться с матерью.

Семнадцатилетняя Селия тогда взяла его за руку и повела. Они не поехали на лимузине, машина следовала за ними шагом.

На бульваре девушка купила Кузьме мороженое и большой-пребольшой воздушный шар.

Ярко-голубой дельфин, покачиваясь, плыл в небе над головой мальчика. Он старательно держал его за ниточку, чтобы не упустить, но, как обычно и бывает, все-таки упустил… «Он уплывает в открытое море…» — сказала с улыбкой Селия, любуясь шаром, поднимающимся в ясное майское небо. И Кузьма утешился. Сначала он собирался плакать, но девушка стала рассказывать ему увлекательную историю про верхний синий океан. «В том океане живут другие воздушные дельфины, много-много, и наш новый друг просто-напросто выбрал момент, чтобы сбежать домой. Там ему будет очень хорошо» — заверила своего маленького жениха Селия, и он окончательно передумал реветь.

За все годы, что Кузьма прожил в доме своей будущей супруги, он ещё ни разу не испытывал ревности. Мысль, что молодая красивая миллиардерша может, уезжая надолго или проводя где-то целые дни, встречаться с мужчинами, если и приходила к нему в голову, то не волновала — утвердившись в туманных догадках, он, вероятнее всего, испытал бы лишь досаду, причем, не более сильную, чем от двойки или от наказания, и поставил бы мысленно ещё одну галочку в списке зол, причинённых Селией, и в который уж раз пожалел себя…

Лежа в темноте, Кузьма напряженно прислушивался, но в доме было тихо, казалось, даже тише, чем в другие ночи; чуткий слух юноши в этой томительной тишине мог различить даже прерывистый шепот отдалённой скоростной автомагистрали.

Селия не возвращалась несколько дней. Кузьма колебался; такими вещами, как обычаи предков, не шутят — за содеянное придется ответить. Однако, ритуальный платок он отвязывать не стал. Юноша решил: если супруга заглянет-таки к нему в одну из следующих ночей, он наберется смелости и выскажет ей всё, что наболело; и о традиции порок, и о своей изнуряющей скуке, и, разумеется, о её планах на дальнейшие с ним отношения… Чинная атмосфера совместных завтраков и ужинов за огромным столом в присутствии прислуги к таким беседам, понятно, не располагала.