Неизвестная солдатская война - страница 7

Конечно, это дезинфекция примитивная, но в основном ей спасались. Летом клали одежду на муравейники. За несколько минут муравьи растаскивали всех вшей. На передке, если позволяли условия, этим занимались чуть ли не каждый день. Какая баня под пулями, да под снарядами? Поэтому бельё не снимаешь с себя, пока оно на тебе не порвётся. Правда, старшина иногда привозил смену. Но менять никто не хотел, потому что перед отправкой на передовую всегда выдавали новое бельё, а на смену привозили застиранное рванье.

На вшивость проверяли регулярно. Рубаху на спине заворачиваешь, подходит санитарка и смотрит в основном швы под мышками. В затишье на передке, бывало, организованно варили вшей. Ставили на огонь бочку из-под бензина, кипятили в ней воду, а перед тем, как бросить в бочку белье, каждый связывал своё тугим узлом – чтобы не потерялось. У кого бельё было подлое, тот бросал сразу. А потом, когда бочку с этим грязным, вонючим варевом опрокидывают на траву, все набрасываются как озверевшие собаки, и каждый спешит палкой вытащить своё, чтобы кто-то не умыкнул. Случалось, эти палки и по головам ходили. Зато потом смеху было. Бельё-то сварено грязным и после этого не постирано. Надевали его как маскхалаты – оно становилось пятнистым.

«15 сентября Хоз день строим нары а под вечер часть ребят отправляют на фронт».

– А каким был фронт в июне 1941-го? Первый бой? Первая кровь? Первая смерть?

– Первая смерть, которую я увидел, глупая. 22 июня или, может, днём позже был отдан приказ: из расположения части не отлучаться. А нашему полковому военврачу зачем-то понадобилось в соседнее село. На улице встретил его патруль. Он через плетень и убегать. Солдат выстрелил. Пуля попала в позвоночник, и сразу наповал. Не понимал я иных наших. В своего же, да в безоружного пульнёт, не задумываясь, как в мишень. А в немца долго целиться будет…

Война началась для меня первым боем 27 июня. Ночью с 21 на 22 июня услышали в отдалении стрельбу, видны были зарева. Никакого значения этому не придали. Все думали, что начались маневры, о которых так много говорили накануне. В пять или в шесть часов утра 22 июня нашу роту построили, и командир роты Кравченко объявил: началась война. Хотя от командования не поступало никакой информации. Наш ротный Кравченко к такому заключению пришёл сам и сделал объявление о начале войны без чьего-либо позволения.

Мы доверяли своему ротному. Он финскую прошёл. Запомнились его слова: «Знаете, почему победили в этой войне? Да мы своих бойцов положили больше, чем в Финляндии жителей. Все огневые точки солдатскими телами закрыли».

Какая была первая реакция? Я бы сказал, спокойная. Между собой говорили: «Ну что, хлопцы, воюем? – Воюем…».

В этот день нам выдали по пятнадцать патронов к нашим трёхлинейкам, ещё и предупредили, чтобы все стреляные гильзы сдавали старшине. А когда стали отступать, уже многих потеряли убитыми и пленными, все смешалось, мы сутками оставались голодными. Однажды солдат наш, помню, Сашкой его звали, такой шустрый, пронырливый, решил зайти в село, выпросить хоть какой еды. А в селе его патруль поймал: «Откуда ты?». Сашка отвечает: «Немцы нас разбили, есть нечего…». В комендатуре, куда его отвёл патруль, на Сашку набросились: «Откуда немцы?! Ты что, спятил?! Паникёр, трус!».

Первое официальное объявление о войне мы услышали, когда вовсю уже бежали на Восток. На одной танкетке была включена рация, танкисты выставили шлемофон с наушниками. По радио выступал Сталин. Если бы не Кравченко, первый бой пришлось бы принять, не зная о том, что началась война.

Не называя войну войной, а лишь «боевыми действиями», политруки в первые дни стремились поднять наш боевой дух. Часто собирали нас на беседы и выкрикивали, что на одном направлении наши войска продвинулись на 150 километров, на другом – ещё больше. Но мы им не верили. Через нас шли в тыл раненые. Они говорили правду.

А первый бой случился около станции Ожени, рядом с аэродромом, строительство которого наш 549-й отдельный сапёрный батальон уже заканчивал. На него и приземлились с десантом большие немецкие самолёты. И кстати, весьма необычным способом. У каждого под крыльями были прицеплены маленькие танкетки на колесном ходу, которых я потом никогда не видел. Вооружена такая танкетка одним станковым пулемётом, а броневым щитком прикрыт только механик-водитель. Самолёты садились на эти танкетки как на свои шасси, потом отцепляли их.