Неизвестный Чайковский. Последние годы - страница 52

К М. Чайковскому

Париж. 25 марта/7 апреля 1889 г.

Модя, вчера вечером у Колонна Вася играл и произвел сильнейшее впечатление. Колонн после полонеза Шопена в совершенном изумлении подошел ко мне и сказал, что в будущем году приглашает его и что он сделает les choses en grand. Был критик из «Фигаро» Ch. Darcours, который совершенно очарован. Вообще фурор Вася произвел колоссальный. Я из Лондона отправлю его в Париж недели на три, где под руководством Брандукова он немного поживет и перезнакомится со всеми музыкантами. Жаль, что сезон концертов кончился, а то бы Колонн сейчас же пригласил его. Как бы то ни было, но вчерашний вечер для Васи имеет огромное значение, и главное – хорошо, что он приглашен Колонном на будущий сезон. Ведет он себя отлично: с утра ходит к Эрару и весь день упражняется. Обедаем иногда вместе. Третьего дня я давал Маккару и другим французским приятелям обед, на коем и Вася был. Жизнь веду сумасшедшую. Читал ли ты про меня в «Фигаро»?[57]

Затем нижеследующей выдержкой из лондонского письма Петра Ильича к племяннику, В. Давыдову, исчерпывается все, что можно сказать интересного о его пребывании в 1889 году в Париже.

<…> Накануне отъезда, 27 марта, был на вечере у Виардо. Давалась опера ее[58], сочиненная двадцать лет тому назад на текст Тургенева. Исполнители ее – две дочери и ученицы, в числе коих одна русская танцевала русский танец к великому удовольствию публики. Видел вблизи знаменитую Эйфелеву башню. Грандиозная штука. Колонн превосходно исполнил мои оркестровые вариации в предпоследнем своем концерте, и успех был большой. Слышал с величайшим удовольствием лучшую вещь Берлиоза, «Гибель Фауста». Как я люблю это произведение, и как я бы желал, чтобы ты его знал! Ужасно мне понравилась опера Лало «Le Roi d’Ys». Скажи Моде, чтобы постарался приобрести ее: он получит большое удовольствие. Решено, что я буду писать французскую оперу «La Courtisane»[59]. Перезнакомился с массой молодых французских композиторов[60]: все они отчаянные вагнеристы. Как не идет вагнеризм к французам! Он получает у них значение какой-то «ребячливости», гоняющейся за тем, чтобы ее всерьез принимали.

28 марта Петр Ильич вместе с В. Сапельниковым покинул Париж и вечером того же дня был уже в Лондоне.

К В. Давыдову

Лондон. 30 марта 1889 года.

<…> Прежде всего должен сообщить тебе, что я, наконец, узнал, что такое лондонский туман. И в прошлом году я каждый день наслаждался туманом, но того, что было сегодня, себе и вообразить не мог. Когда утром я шел на репетицию, то было туманно, как бывает в Петербурге. Но когда я с Сапельниковым вышел в 12 часов дня из Сент-Джемсхолл, то была совершеннейшая ночь, как осенью в 8 часов, в безлунную ночь в Петербурге. На нас обоих это произвело сильное впечатление. У меня на душе ощущение, как будто я сижу в мрачной подземельной тюрьме. Теперь 2 часа дня, стало немного светлее, но все-таки темно. Удивительно то, что это случилось в половине апреля. Сами лондонцы удивляются и возмущаются.

В Париже мне портила все необходимость каждый день бывать в обществе; но что это за веселый, милый, чудный город в сравнении с Лондоном! Послезавтра, в пятницу 31 марта, я еду отсюда прямо в Марсель, а в субботу 1 апреля в 4 часа сажусь на пароход и отправляюсь прямо в Батум. Так что, когда ты получишь это письмо, я уже буду в море. Путешествие по морю очень прельщает меня, но сокрушаюсь, что оно так продолжительно. Около 2-х недель я буду без всяких известий из России.

Ах, Бобик, как я буду счастлив, когда попаду к себе во Фроловское! Мне кажется теперь, что я там буду до гробовой доски сидеть безвыездно.

Сегодняшняя репетиция прошла отлично: здесь оркестр очень хороший. Сапельников еще не играл. На завтрашней репетиции он, наверно, произведет среди музыкантов сенсацию. В Париже, в частных домах, где он играл, успех его был громадный. Он получил на будущий год очень важное приглашение. Вообще я предвижу, что не пройдет двух-трех лет, как Сапельников будет страшная знаменитость, и на нас будет взирать с пренебрежением.

Будущая знаменитость между Дувром и Кале подверглась жестокому припадку морской болезни. Я же, как всегда, отлично перенес качку, впрочем несильную. Для меня большая отрада, что эта обезьянка со мной. С тех пор, как он приехал в Париж, я перестал болезненно тосковать.