Неизвестный человек - страница 21

— Смотря какое сходство вы ищете, — помолчав, неохотно ответил старик. — Все люди, да всяк человек сам по себе.

— Вы, папаша, напрасно эту тему раздуваете, — сказал Усанков угрожающе. — С какой целью?

Альберт Анисимович слушал его, склонив голову, изображая робость и послушание, однако глазки его посматривали из-под бровей с насмешливым интересом.

— Ищет человек, спрашивает, вот я и осмелился дорогу показать. Хотя и предупреждал.

— Куда показываете? Куда? Да и почему берете на себя? Какой из вас указчик? — уже совсем грубо одернул его Усанков.

Тогда старик отступил в сторону, галантно махнул рукой, поклонился, как бы уступая путь.

— Не могу перечить вам, тем более вы лицезрели поручика самолично…

— …Допустим, нарушали законы, — вдруг заговорил Ильин, — продолжая всматриваться в портрет. — Подлейшим образом проникли, враньем, обманом и прикончили. Все на лжи было. Позор. Согласен. Возникает другой вопрос: почему на Сталина ни одного покушения не было? Никого не нашлось. С собой кончали от ужаса, от стыда. Стрелялись. От страха. А на диктатора руку не осмеливались поднять. На царя, помазанника божьего не побоялись. Правда, скопом навалились. И то стыдно, и это опасно, — он говорил негромко, словно бы сам с собой. — Что ж это — ни одной души отчаянной, чтобы восстать…

— Дошло! Добралось! — воскликнул Альберт Анисимович. — Правильно. Всякому своя пора должна быть стыднее. Ведь и в Ленина несколько раз стреляли. А как же… Резонно. Война. Резон! Из гвардии в гарнизон! А потом дошли до рабства подлого.

— Извините, Альберт Анисимович, нам пора, — сказал Усанков. — У нас правительственная комиссия. Горячка.

— Разумеется. Какой может быть разговор.

— Вы мне позвоните, — сказал Ильин.

Альберт Анисимович поправил очки, слабо покачал головой.

— Вряд ли. Времени у меня не осталось.

— Как же так? — забеспокоился Ильин. — Мы с вами должны еще выяснить. У меня ведь прямых доказательств нет.

— Вы уж меня простите, — Альберт Анисимович подошел к Ильину, заговорил с ним тихо, почти шепотом и, поклонившись Усанкову, удалился в приоткрытую дверь собора.

— Надо мне дождаться его, — сказал Ильин.

Усанков посмотрел на часы.

— Невозможно.

— Это для меня очень важно.

— Что еще случилось?

— Мне надо узнать про свою мать, про себя.

— Шеф уже в гостинице, он рвет и мечет. Нам торопиться надо, пока он…

— …от этого многое зависит, — продолжал, не слушая его, Ильин. — Если она была правнучкой…

— …не стал вызывать твоих хлопцев и обрабатывать их, среди них быстро найдутся…

— Мне надо узнать, кто я такой.

— Могу сказать: ты мудак, ты идиот, если ты до сих пор не понял это.

— Мне наплевать на твоего шефа и на все его приготовления.

— Послушай, Серега, ты, конечно, герой, ты смельчак, но поехать надо, я тебя прошу.

— Зачем?

— А затем, что мы приедем и ты подпишешь бумагу, которую он сочинил, раздельно, чеканя каждое слово, проговорил Усанков. — И порядок. Все будет забыто.

— И потом? — спросил Ильин. — Что будет потом?

— Ты погонишь в шею всех этих иллюзионистов, артистов, священников, мошенников.

— Какие артисты, это не артисты, ты знаешь.

— Это были артисты, артисты, — упрямо повторил Усанков.

Ильин посмотрел на него с интересом.

— А ты боишься признать.

— Я за тебя боюсь.

— За меня?

— Ты помнишь, как сделали Алешу Курочкина?

Он не мог не помнить. Сперва Курочкину приписали склоку, потом клевету. Курочкин не унимался и доказывал, что министерские заправилы заключают невыгодные договора с австрийцами не случайно, они получают за это подарки… Однажды вызвали санитаров, тут же, в министерстве, связали его, вкатили укол и увезли. С тех пор он мыкается по психушкам.

— Думаешь, Клячко постесняется, он состыковал твою выходку и твои привидения и понял, что на этом можно сыграть. У него нет запретов.

Страх должен был вылезти. Сколько бы ни хорохориться, у каждого из них внутри укоренился страх, родимый, с которым они выросли. Тот самый, липкий, потный, что накинулся на Усанкова ночью в купе.

— Откуда он узнал про поручика и прочее?

— Я рассказал. Сидели, болтали в поезде. В порядке анекдота.

— Значит, я тебе обязан. Спасибо.