Нелегал - страница 20

Авденаго посмотрел на кольцо, блестевшее у него на пальце.

— Кстати, не такое уж оно и ценное, и это вовсе не бриллиант, — сказал он. — Просто топаз.

— Откуда ты знаешь? — прищурился Моран. — Ты разбираешься в камнях? Сомнительно, поскольку ты — гопник. Я наводил справки.

— Да тут бирка есть, — объяснил молодой человек.

— Оторви и выбрось эту бирку, а заодно и собственную голову, — посоветовал Моран. — Их ценность примерно одинакова.

Он выждал немного, как будто действительно ожидал, что Авденаго сейчас попытается заняться самообезглавливанием. Но юноша ограничился тем, что сдернул с колечка магазинную бирку и бросил ее на пол.

— Ладно, — вздохнул Моран. — Итак, я принял к сведению бесспорный факт: некая женщина целиком и полностью теряет волю, когда видит некое конкретное кольцо…

Авденаго осенило.

— И вы решили, что это — магический предмет, который отберет волю у меня?

— Именно, — Моран горько вздохнул. — Но ты отказался поднимать ногу. Значит, своя воля осталась при тебе. Это невыносимо!

Он всхлипнул:

— Я готов рыдать с досады!

— Хватит вам распускать сопли, — сказал Авденаго. — Взрослый же человек. Противно!

— Дурак, — Моран высморкался двумя пальцами и прибавил: — Салфетку! Живо! Мне самому противно!

Авденаго подал ему бумажные платки.

Моран сказал:

— Раз эта штуковина бесполезна, оставь ее себе. Не стану отбирать. Она мне вообще не нравится. Топаз какой-то! Я бриллианты люблю, в них есть смысл. Интеллектуальные камни, в отличие от тебя. Все, убирайся, не хочу тебя видеть, не хочу тебя слышать, и завтра не вздумай подавать мне обед.

Несколько дней Авденаго действительно не видел Морана. Тот скрывался в кабинете, а заслышав шаги возле своей двери, кидался тяжелыми предметами. Странная мысль посетила Авденаго: он вдруг подумал, что его хозяин, возможно, смущен неудачным грабежом. Мысль эта пришла к Авденаго далеко не сразу. Вообще представить себе Морана Джурича обескураженным было почти невозможно. Но едва лишь Авденаго допустил подобную догадку, как она мгновенно угнездилась в его мозгах и пустила прочные корни. Авденаго и сам поразился скорости, с которой это произошло.

А вместе с образом смущенного Морана пришли и другие соображения.

Например. Почему Моран Джурич, несмотря на все свое могущество, обитает в Петербурге, явно вдали от своих родственников и соплеменников? Почему никто из них никогда его не посещает? Почему сам Моран никогда ими не похваляется?

На пятый день Авденаго без спросу вторгся в комнаты господина и бухнул на кружевную скатерть поднос с двумя тарелками. На одной ошеломительно благоухал борщ со сметаной и зеленью, на другой лежала горка мелко нарезанного чеснока.

Запахи заполнили комнату. Моран поднял голову от книги, которую изучал с великим тщанием, пошевелил ноздрями.

— Русским духом пахнет! — проскрежетал он.

— Извольте покушать, — сказал Авденаго.

— Еще чего! Сам ешь, — буркнул Моран.

— Ладно, — Авденаго уселся за хозяйский стол и взялся за ложку.

Моран уронил книгу, вскочил. Глаза его метали молнии.

— Ты рехнулся?

— Отнюдь, — Авденаго отправил ложку в рот.

— Где ты набрался таких слов?

— Сами приказали мне книги читать.

— Нахал! Наглец! Пошел вон отсюда!

— И не подумаю.

Авденаго не понял, что произошло. Просто он вдруг оказался лежащим на полу, и у него очень болела голова. И рука, когда он ею пошевелил. Рука вообще воспринималась как чужая. Авденаго попытался сесть, и тут дикая боль заставила его опрокинуться обратно на пол и завопить. Моран поморщился.

Авденаго скосил глаз. Он наконец увидел, что произошло: Джурич Моран метнул в него нож и пригвоздил левую ладонь к полу.

— Вытащи… те… — слабо проговорил Авденаго. — Ой, больно!

— Больно? — осведомился Моран. — Вот и хорошо. Лежи и знай свое место.

Джурич Моран уселся за стол и принялся хлебать борщ, посыпая чесноком каждую порцию.

Он любил, чтоб чеснок был наисвежайший, как уже знал Авденаго.

Парень лежал на полу с ножом в руке. Собирался с духом, чтобы вытащить нож. Духа все время не хватало, поэтому он просто дышал ртом, часто и мелко, и боялся двинуться лишний раз, чтобы не тревожить бедную, бедненькую ладонь.