Немец - страница 7
Ральф все уже для себя решил. Убивать пацана он не станет. Коля про это не знал. Он встал на краю окопа, косясь на окоченевшие серо-зеленые силуэты убитых на дне и на бруствере.
Над местом боя витал тяжелый дух смерти.
Мюллер вскинул винтовку. Парень вздрогнул, потом, когда раздался выстрел, вздрогнул вновь, понял, что жив, и уставился на Ральфа.
– Беги! – Ральф жестами объяснил мальчишке, что надо бежать.
Коля перепрыгнул через окоп и рванул в сторону пилорамы. Оглянулся дважды. Ральф направил на него винтовку, поймал на мушку удаляющийся силуэт. Еще метров пятьдесят, и в него будет не попасть.
«Это не предательство, если я отпущу его к чертовой матери, – думал Ральф, продолжая целиться в русского мальчишку. – Капитан напился, меня недолюбливает, гусей все равно отняли… За это парню умирать? Пусть идет. Капитан проспится, парень вернется в деревню, они там все на одно лицо – никто ничего не узнает. Все. Думаю, своего-то гуся я заслужил».
Мысль о гусе словно вернула Ральфа к жизни. Даже вид убитых русских уже не смущал ефрейтора. Ральф развернулся и быстро зашагал вниз, мимо яблонь и ракит, по сбитым пулями веткам, через речушку, в дом к матери неубитого им Коли.
Колина мать встретила его у дома. Что-то бормотала, плакала, не пускала Мюллера в дом.
Он огляделся по сторонам:
– Жив твой сын, не шуми. Жив.
Ральф, как мог, жестами объяснил, что Коля ушел в лес. Даже изобразил бег с помощью двух пальцев. Поняла она или нет, но в глазах затеплилась надежда. Она еще что-то говорила, но Ральф, отстранив ее, вошел в дом, попутно хватил из ведра полковша воды, оглянулся и увидел, что мать поспешила в сторону холма. Проверить, действительно ли ее сына нет среди убитых…
Зигфрид сидел у окна, чистил небольшой тряпочкой губную гармошку. Играть он на ней не умел, носил в качестве талисмана.
– Как успехи, Мюллер? Подстрелил партизана?
– Он убежал.
– То есть?
– Убежал, скрылся в лесу. Да бог с ним, может, оно и к лучшему.
– Конечно, к лучшему. Он теперь знает, сколько в деревне пушек и тягачей и какие красавцы и добряки поселились у него в доме. Их можно голыми руками взять… Ты просто отпустил его. Для тебя, Ральф, война – это многообразие выбора, а не приказы начальства.
– Тебе-то что? Иди, расскажи Груберу.
Мюллер плюхнулся на перину у печи. Уставился в потолок. Зло отмахнулся от огромной мухи, сделавшей попытку совершить посадку ему на нос.
– Да мне все равно. Ты только благодарности от большевиков не жди, ладно? Парень этот при случае тебя пристрелит с удовольствием, без угрызений совести.
– Другими словами, не будешь докладывать?
– Да пошел ты к черту, Мюллер…
– Это хорошо, потому что парень вернется, куда ему деваться?
– К партизанам. С ними и вернется. Все, хватит. Пока ты совершал на холме нравственный подвиг, я отобрал у провиантмейстера парочку гусей. Предлагаю отметить счастливое избавление маленького варвара от смерти.
Коля действительно вернулся дня через три. Мать была вне себя от счастья. Капитан продолжал пить и ничего не заподозрил. Он вообще в эту часть Хизны нечасто заходил. В течение трех дней в маленькой хате у пруда царило полное взаимопонимание и дружба между народами. Мать пекла для немцев неплохой хлеб из муки, пополам смешанной с картофельными очистками, поила молоком. Ральф поделился своими консервированными запасами. Коля просто не показывался. Благодарить Мюллера не пытался. Видимо, это у русских не принято.
Идиллия продолжалась вплоть до нелепой гибели Ханса. Его, собиравшего яблоки, подстрелил из охотничьего ружья какой-то сумасшедший старик. Старика убили, а дом сожгли вместе со всеми, кто в нем находился в ту минуту. В память о Хансе Ральф решил дружбу с русскими прекратить. Вел себя сурово, подчеркивая свое превосходство и власть. Однако не смог переусердствовать – хорошее воспитание не позволяло.
С тех пор прошло два месяца.
Сейчас Ханс лежал в занесенной снегом могиле на опушке леса, под деревянным крестом с надписью «Погиб за Великую Германию». Румын продолжал чистить орудие с настойчивостью дятла. Мюллер опять закрыл глаза, но райские картины родной Баварии больше не возникли.