Немножко Парижа - страница 2

Я выпиваю ещё чашку кофе ради коньяку, и извозчики также каждый раз пьют со мной. И чужая компания принимает в нас участие, они кивают нам и поднимают свои стаканы.

Вдруг высокая молодая девушка подходит ко мне, берёт две розы, что у неё за поясом, и протягивает их мне. Остальные сидят и смотрят. Я встаю и, смущённый, благодарю её. Она обнимает мою голову, целует меня в губы и возвращается на своё место. Все одобрительно перешёптываются.

Розы были приколоты у неё всю ночь, и они уже несколько завяли, но они всё же большие и тёмно-красные. Я хотел было приколоть их себе и ищу булавку. Все хотят мне помочь и оказать услугу. Настроение захватило этих людей. Один из извозчиков спрашивает, где я живу, и предлагает довезти меня домой даром. Когда же я в свою очередь хочу заплатить по счёту за всех, они протестуют, размахивают руками, совсем растроганные, они провожают меня на улицу, прощаются со мной, кричат мне вслед ласковые слова, пока меня видят: — «Прощайте, monsieur! Благодарим, monsieur!».

На углу бульвара Сен-Мишель и улицы Вожирар стоит человек. Он калека. Он продаёт карандаши. Этот человек никого не просит; он не говорит ни слова, хотя ему очень нужно продать свой товар. Раз как-то утром я покупаю у него карандаш; он и тут не говорит ни слова, кроме своего обычного: «Благодарю, monsieur!». На следующее утро я опять покупаю карандаш. «Благодарю, monsieur!».

Затем каждый день в продолжение трёх недель я покупаю у него карандаш. Человек так привык ко мне, что, едва завидит меня, уже протягивает мне карандаш, он старается из всех сил выбрать лучший карандаш, какой только у него есть. Но он не говорит мне ничего, кроме: «Благодарю, monsieur!». Наконец как-то раз он говорит:

— Я очень рад, monsieur, что вы нашли у меня подходящие для вас карандаши.

Тогда я купил у него двадцать карандашей.

Как-то раз вечером я сижу в одном большом ресторане и рассматриваю иллюстрированные журналы. Вдруг дверь растворяется, и в залу входит дама. С минуту она стоит посреди залы и озирается. Она необыкновенно красива, действительно необыкновенно красива, но волосы у неё выкрашены в рыжий цвет, как у дам полусвета, и во всём её существе было что-то надменное.

Она обратилась ко мне и сказала:

— Будьте любезны выйти и заплатить моему извозчику!

Я сижу вовсе не ближе других к ней, но она обратилась ко мне. Я закусываю губы, подзываю лакея и говорю ему:

— Подите и заплатите извозчику этой дамы!

Я бросил ему двадцатифранковую монету.

Дама смотрит на меня с любопытством и неудовольствием.

Не говоря ни слова, я принимаюсь снова рассматривать мои иллюстрированные журналы, внутренне очень довольный тем, что дал урок даме.

Она садится за другой стол. Лакей возвращается, отдаёт ей сдачу, получает франк на чай, кланяется и отходит. Остальные деньги лежат на столе перед ней.

Входит господин, которого она знает; она знаками подзывает его к себе. Они тихо разговаривают, она рассказывает ему о моей невежливости, заключавшейся в том, что я послал лакея, показывает на деньги, лежащие на столе, в гневе качает головой, пожимает плечами. Господин посылает ко мне лакея с двадцатифранковою монетой; я беру её с подобающим, в данном случае, спокойствием и кладу её в карман жилета.

Тогда дама снова подходит ко мне. Моё упорство раздражает её, она хочет, чтобы последнее слово было за ней.

— Вы получили ваши деньги? — спрашивает она.

— Да, благодарю вас, — отвечаю я, удивлённый.

— Я заняла луидор у этого господина, — говорит она моему соседу. И она объясняет опять, как я держал себя, как послал лакея. Она обращается всё к большему и большему числу лиц; я, очевидно, глубоко её оскорбил, и она ищет сочувствия, переходит от одного стола к другому. Везде начинают говорить об этом происшествии, я слышу слово: «иностранец»; все берут сторону дамы.

Пока всё это происходит, мне остаётся только молчать. Стоило ли мне пытаться оправдываться с тем убогим запасом французских слов, что я знал: я бы тотчас же сделался посмешищем и рисковал быть даже выгнанным. Я молча выслушал всё.

— Вон его! — раздаётся вдруг где-то в глубине.