Ненаглядная красота - страница 9

— Посажу я дочку в высокий дворец, у окошка решётчатого. Кто на коне до окна допрыгнет, царевну поцелует, — за тем ей и замужем быть.

Стали со всех сторон собираться молодцы на добрых конях — за царевной прыгать. Старшие братья тоже собираются, а Иван-дурачок с печи ноги спустил, да и просит:

— Дайте и мне, братцы, коня, я тоже поеду — счастья попытаю.

Братья над ним смеются:

— Сиди дома, дурак! Туда же! За соколами — курица.

Стал Иван горько плакать, горько рыдать. Вывели они ему шелудивую лошадёнку.

— Езжай, дурак! Людей смеши.

Лошадёнка на ногах шатается, на каждом шагу спотыкается. Люди над дураком смеются.

Выехал Иван в чисто поле, в широкое раздолье, свистнул молодецким посвистом:

— Сивка-Бурка, вещий каурка!

Вот Сивка бежит — земля дрожит, из очей пламя пышет, из ноздрей дым валит. Иван-дурак в одно ухо влез, в другое вылез, стал молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Поскакал во дворец. Народ на него смотрит — любуется.

Во дворце, в башне бревенчатой царевна сидит — раскрасавица!

Разогнал Иван коня, прыгнул, — три бревна не допрыгнул. Народ охнул. Иван крякнул. Завернул коня в чисто поле, да как мимо братьев ехал, плёткой их протянул. Вот прискакал в чисто поле, коню в одно ухо влез, в другое вылез, стал дураком, домой пошёл, на печь завалился.

Братья приезжают, рассказывают:

— Ну, Ванька, какой богатырь был — мы такого и сроду не видывали. Только три бревна не допрыгнул. Видел народ, откуда приехал, да не видел, куда уехал.

Иван-дурак сидит на печи и спрашивает:

— Братья, а не я ли это был?

— Да ты что, дурак! Сиди на печи да утирай нос.

Вот на другой день братья стали снова собираться.

А Иван-дурак говорит:

— Братья! Дайте и мне коня.

— Ну, возьми хромую кобылёнку.

Поехал Иван на хромой кобылёнке. Народ над ним смеётся, пальцем показывает. А Иван выехал в чисто поле, посвистал Сивку-Бурку, сделался молодцом, поскакал во дворец, разогнал Сивку-Бурку, прыгнул — одно бревно не допрыгнул.

Поскакал назад, братьев плёткой протянул, в чисто поле прискакал, дураком сделался. Сивку-Бурку отпустил, домой пошёл, на печь залез.

Приехали братья, стали рассказывать:

— Снова был молодец, снова прыгал, одно бревно не допрыгнул.

А Иван-дурак с печи:

— Это не я ли, братцы, был?

— Да ты что, дурак! Совсем ума лишился?! Сиди на печи да утирай нос.

Ну, и на третий день стали братья собираться. А Иван с печи просит:

— Дайте, братья, и мне коня.

— Куда тебе, дурак! Сиди на печи. Ведь ни разу и до города не доехал.

Стал Иван громко плакать, горько рыдать.

— Ну, возьми одноглазого жеребёнка.

Потрусил Иван-дурак на одноглазом жеребёнке. Народ над ним смеётся, хохочет, пальцами показывает.

Свернул Иван в чисто поле. Сивку-Бурку крикнул, добрым молодцем стал, ко дворцу Поскакал, разогнал коня, в самое небо взвился, царевну поцеловал да из рук у неё узорчатый платок выхватил. Повернул коня, поскакал назад, братьев плёткой по щекам хлестнул, в чисто поле прискакал, дураком сделался, Сивку-Бурку отпустил, домой пришёл, на печь залез.

Приехали братья, стали рассказывать:

— Снова был добрый молодец, до царевны доскакал, царевну поцеловал, шитый платочек из рук вырвал, а сам прочь повернул.

А Иван-дурак сидит за трубой, да и спрашивает:

— Братья, а это не я ли был?

— Да ты что, дурак! Последний ум потерял.

На другой день царь большой пир созвал. Всем молодцам велел на этот пир прийти. Собралось народу видимо-невидимо, а богатыря нет как нет.

Приплёлся и Иванушка на хромой кобылёнке. Стала царевна всех мёдом обносить. Каждому ковш подаст, поклонится, а сама поглядывает, не утёрся ли кто платком вышитым, — это и есть её суженый. Только суженого нет как нет.

Взглянула царевна на печку, а там Иван-дурак сидит. Кафтанишко на нём худой, а рожа вся в саже, волосы дыбом, рот до ушей. Подала ему царевна ковшик с мёдом, поклонилась.

А братья друг друга подталкивают:

— Ишь, царевна-то! Дураку мёду поднесла.

А Иван-дурак мёд выпил, узорчатым платком утёрся.

Увидала это царевна, побелела вся. Взяла Ивана-дурака за руку, с печи свела, к царю подвела.

— Вот, — говорит, — батюшка, кто мой суженый.

Народ ахнул, заплакал, а царевна говорит: