Ненасытец - страница 5

Он подступил ко мне со страшным лицом, бледный, с каплями холодного пота на лбу:

— Слушай, ты старый ворон, юродивый, — крикнул он с пеной бешенства у рта, а, может, и безграничным ужасом, — я бы мог убить тебя как пса!..

Я легко оттолкнул его рукой:

— Ни ты, ни кто еще из людей! Таким, как я, убийство не грозит. Ведь я принадлежу, хе-хе… стало быть, к избранникам земли, к проклятым: Великий Незнакомец оставил на мне свой знак и никто не может меня коснуться. «Зато всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро»[9]. Только здесь, в груди бушует ад, здесь неустанно до крови терзает алчный стервятник. В этом-то и таится все проклятие!.. А теперь уходи отсюда!.. Пора. Ему не воспротивишься. Здесь царит великая сила: не сдюжишь. Может, и свидимся вскоре…

Властным жестом я указал ему на дорогу.

Ушел…

Вонзая взгляд в бездонную ночь, которая его поглотила, я еще долго слышал, как он спотыкался на дороге, поднимался, тяжело брел…

Потом все стихло. Я посмотрел на умирающий огонь, на неподвижно распростертый плащ и на эту темную ночь… и сердце мое облилось кровью…

Осенний предвечерний час обагряли алые лучи заходящего солнца. Кровавые полосы света хлестали из-под плавящейся на горизонте земли, чтобы, нахлынув пурпурной волной по задумчивым левадам, заливным лугам и сенокосам, брызнуть своей кровью на притихшие леса. От свежескошенной отавы[10] исходили дурманящие и сладкие ароматы, с поздних пастушьих загонов доносился печальный трубный зов трембиты[11]. Повсюду дребезжали колокольчиками тельца невидимых насекомых. По лугам расселись стога сена, скирды накренили свои лохматые шапки, вереницами распростерлись в низовье покосы.

Раскаленный диск скатывался все ниже, истекая кровью все сильнее. Наступил момент, когда казалось, что этот неизбежный спуск под землю прекратился: солнце как будто поколебалось, всколыхнулось, сосредоточило все свои усилия и, охватывая траурный мир пурпурным великолепием, вспыхнуло из последних сил — тепло, благословенно. Это был предсмертный пир, безумная оргия угасающей жизни, прекрасный, царский жест. Оно окинуло своим теплым взглядом темные боры, стоящие плотной стеной на востоке, сырые от вечерней росы поля и пастбища, зажгло огни на колоколенке костела, печально заиграло на лице бродяги-безумца… и начало завершать свой путь…

Я был возле какого-то незнакомого мне села. Бессильно, с поникшей головой, я прошел под Распятием[12], склоненным над дорогой около въезда в село. Прямо под крестом серой змеей извивалась одинокая тропа; она отклонялась от основной дороги и узкой полосой рассекала дерн выгона. Я с любопытством ступил на колею — куда же все-таки она меня приведет? Тяжкие думы глубоко запали в мою душу, да так, что я был не в силах любоваться чудесным вечером и лишь бесцельно брел, мой взгляд был крепко прикован к сереющей у моих ног дорожке. А тропинка сама собою то шла все прямо, то петляла вправо, влево, зигзагом, то снова распрямлялась по струнке и белела, белела без конца. Когда я вдруг поднял голову, то увидел в паре шагов от себя ограду какого-то большого сада или парка.

— Ах, так, — подумал я, — видно, по пути я обогнул его и теперь зашел сзади.

Мое предположение подтвердилось, когда через минуту я заметил в ограде небольшую калитку. Она была слегка приоткрыта. Движимый необъяснимой силой, я отворил ее настежь — старые, изъеденные ржавчиной петли заскрежетали сухо, едко… Я вошел внутрь. Тех чувств, которые тогда сотрясли мою душу, я не забуду никогда. Это было необычно: место казалось знакомым, даже очень знакомым, хотя я готов был поклясться, что вижу его впервые в жизни. Однако… Во всем этом было нечто большее: я попросту чувствовал, что нахожусь как бы у себя, так сказать, почти на месте, что я отыскал. Но что именно, я не мог объяснить даже себе самому. Одновременно лихорадочное беспокойство, которое мучило меня уже около месяца, внезапно отступило. Зато мною овладели своего рода равнодушие и озлобленность. Лишь иногда эту застывшую оболочку, словно молния, пронизывал страх, да так, что я леденел от сковывающего меня мороза. Но и это вскоре проходило, и я снова становился ужасно спокоен.