Ненумерованные письма маркиза Кюстина - страница 6

Впрочем, откровенной свалки в доме не было, это скорее можно было назвать минималистским мужским порядком с легко ощутимой неприязнью к уборке пыли (бытовой серой, обыкновенной), до удаления которой хозяин дома либо не снисходил вообще, либо исполнял досадную эту домашнюю обязанность крайне редко и неохотно, в ожидании чьего-нибудь визита, посещения кого-нибудь из родственников или детей своих с малолетними внуками (с бывшей женою, как я понял, общение было оборвано раз и навсегда).

Он отвел мне пустующую комнату сына на втором этаже. В ней оставалась тяжелая мебель, то есть шкаф и диван, пара картин на стенах, стереоустановка. Ощущавшиеся логикой домашнего обустройства пустоты в углах и на белых стенах свидетельствовали, видимо, о том, что какие-то мелочи обстановки отправились вслед за прежним владельцем комнаты в его новую жизнь.

Каких-либо признаков религиозной принадлежности Инженера в доме не наблюдалось. Я спросил его об этом, он неопределенно пожал плечами в ответ, видимо полагая, что мы недостаточно еще с ним знакомы, чтобы углубляться в данную тему.

После того, как мы уладили бытовые вопросы (Инженер приобрел для меня в ближайшем магазине две зубные щетки по цене одной, все остальное имелось в избытке, достаточном для двоих), мы принялись обсуждать, каким образом я буду знакомиться с «русской» жизнью здесь (кавычки я в дальнейшем буду опускать не только в отношении персонажей, как уже оговорено мною, но и в отношении среды их обитания). Разъезжать по стране не было особого смысла. Кроме посещения русских Интернет-сайтов ничего не приходило в голову моему Инженеру, но тут он вспомнил, что приглашен на 85-летие своей родственницы, и без промедления договорился с виновницей торжества о моем участии в последнем.

Он предположил, что присутствие на юбилее французского маркиза польстит пожилой женщине, и не ошибся – на меня порой косились присутствующие так, будто я был прямым словно шест в стриптиз-баре самим генералом де Голлем в военном мундире с высоченной фуражкой. Собрание это оказалось милым и трогательным. По глуповато-размягченному взгляду, каким после нескольких рюмок водки стал наблюдать за происходящим в актовом зале пансиона для пожилых людей мой Инженер, я догадался, что пение вышедших на середину, выстроившихся в небольшую живую дугу нескольких младших товарок именинницы, чтение приветственных адресов, лицо аккомпаниатора (окаменевшее от почтенного возраста и сознания значительности возложенной на него миссии), одобрительные возгласы едящих и пьющих, – все это будто вернуло его в уютную и родную атмосферу русских застолий.

Соседкой моей с другой стороны оказалась довольно прилично говорящая на английском весьма крупная, но хранящая правильные пропорции дама, вся в черном и очень начитанная. Уже обжегшись на Пушкине, я с учетом страны, в которой находимся, заговорил о Пастернаке, позволив себе критически отозваться даже не о поэзии его – только о жизненных воззрениях, как поэзия прихотливых, но лишенных строгого смысла, которого от поэзии никто и не требует. Надо было видеть, как вспыхнула она, какая лавина (вполне вежливого, впрочем) негодования покатилась на меня откуда-то сверху, я даже не могу сказать откуда, так как наверняка свернул бы себе шею, если бы попытался разглядеть источник обрушившегося на меня гнева. Я даже слов не запомнил, так ошпарили они мой слух религиозной страстностью, начавшись с: «Вам не понять, как...» Нет, никак не могу вспомнить, какие именно непостижимые для меня, по ее мнению, свойства души поэта были упомянуты, ибо я уже только разглядывал ее голову и пытался представить наполняющий ее мозг, порождающий столь величественно выражаемые эмоции, в которых как муравей в плевке должен был утонуть интеллект моей действительно скромной особы.

– О! М-м-м... – только и смог произнести я в ответ, стараясь, чтобы в голосе моем не отразились сомнения, а только смирение, требуемое правилами хорошего тона.

– И у нас, – все же возразил я, имея в виду не Небеса, а Францию, – есть немало людей, способных влюбляться в холсты и тексты, но мы полагаем абсурдным поклонение личностям писателей и художников.