Необыкновенная история о воскресшем помпейце - страница 14

— Очень рад, — с холодною вежливостью отвечал Марк-Июний.

От наблюдательного глаза репортера не ускользнуло, что его собственная щеголевато небрежная внешность как-будто не внушает помпейцу особенного доверия.

— Не суди обо мне по внешности, — сказал он. — Диоген жил тоже в бочке и одевался в рубище. Но что же мы даром теряем время? Вперед!

Перейдя улицу, они вошли в городской сад и завернули в главную аллею. Необычный наряд помпейца не мог, конечно, не привлекать взоров гуляющей публики. С своей стороны и Марк-Июний с не меньшим любопытством оглядывал вблизи новых ему людей. Когда же он проходил мимо музыкального павильона, то вдруг остановился, как вкопанный: и струнный оркестр, и стоявший на эстраде, спиной к слушателям. Капельмейстер во фраке с раздувающимися от ветра фалдами и в такт размахивающий своей дирижерской палочкой, — все поражало его своей новизной. Баланцони принялся было объяснять ему употребление отдельных инструментов, но Скарамуцциа подхватил своего ученика под руку и увлек к аквариуму.

При входе туда профессор счел нужным сделать небольшое введение о великом значении, какое имеет для науки неаполитанская зоологическая станция, первая в целом свете по разнообразию и красоте образцовых экземпляров морских животных.

Действительно, переходя от одного стеклянного резервуара к другому, Марк-Июний не мог налюбоваться на плавающий, копошащийся там меж камней и растений живой подводный мир — всевозможных гадов, рыб, раков, моллюсков самых причудливых форм. Более всего его заинтересовали крабы: как только сторож, по требованию Скарамуцции, бросил к ним сверху пригоршню мелкой рыбы, крабы все разом с волчьей жадностью накинулись на лакомый корм и норовили вырвать его изо рта друг у друга. Ловчее, юрче других была самая мелкая порода этих морских хищников: схватив рыбку, они спешили незамеченно бочком-бочком прошмыгнуть за какой-нибудь утесик. Большие же заботились не только о себе самих, но и о своих паразитах — присосавшихся к их скорлупе слизняках в раковинах и, сами насытясь, терпеливо давали им также насытиться. Особенно забавен был большущий, на диво неуклюжий краб: в прожорливости своей он проглотил, видно, слишком крупный кусище, и тот застрял у него в горле, и вот, чтобы пропихнуть его куда следует, краб залез к себе в пасть клешней, да так неловко, что задел при этом свой собственный глаз и чуть-чуть не вывернул его себе из головы.

Из рыб всех красивее, пожалуй, были желтовато-зелёные, пятнистые мурены. Но Марк-Июний поспешил пройти далее.

— Постой! куда же ты? — сказал профессор.

— Я не могу их видеть… — отвечал помпеец. — У нас их кормили человеческим мясом…

— Да ведь только мясом пленных и рабов? — заметил репортер. — А устриц ты тоже не жалуешь?

— Нет, устрицы я кушаю с большим удовольствием.

— Так я могу угостить тебя сейчас такими, что пальчики себе оближешь! На всякий случай я велел отложить для нас шесть дюжин, по две на каждого. Идем.

И, подхватив Марка-Июния под руку, Баланцони пошел с ним к выходу. Скарамуцциа ничего не оставалось, как последовать за обоими.

Из городского сада они свернули к заливу и берегом вскоре выбрались на набережную Санта-Лючиа. Здесь были частью разложены на прилавках, частью навалены целыми грудами просто наземь «морские фрукты» — frutti di mare, т. е. такие же подводные обитатели Неаполитанского залива, каких они только-что видели в аквариуме.

— А вот и мой поставщик, — сказал Баланцони, хлопая приятельски по плечу довольно неопрятного на вид-старика-торговца. — Ну-ка, старичина, покажи, что ты для нас припас.

Торговец взял со стола кривой ножик, обтер его о свой грязный фартук и разрезал пополам пару лимонов, после чего принялся вскрывать одну за другой раковины и выковыривать оттуда устриц, — что делал (надо отдать ему справедливость) очень умело.

— Что же ты? Прошу! — пригласил Баланцони Марка-Июния, а сам, выжав кусок лимона над одной устрицей, с наслаждением препроводил ее в рот.

Нечистоплотность торговца отбила, казалось, у помпейца аппетит. Не желая, однако, обидеть своего нового знакомца-писателя, он проглотил одну устрицу, потом не спеша еще одну, и обтер себе губы.