Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - страница 14

В нем издавна существовали якутская школа и единственная виденная мной на территории церковь. Она, правда, была уже закрыта, и ее помещение занимал какой-то склад. Поселок этот был более похож на поселок, чем другие поселения, состоящие из разбросанных на большой площади якутских хотонов.

Но всему приходит конец. Кончилась и наша веселая жизнь в пожарной команде. Как-то под вечер в первые дни декабря мы погрузились на верх высоко нагруженных тракторных саней и двинулись дальше. В начале пути вечером мы остановились возле одного из якутских хотонов поселка Нижний Сеймчан. Заходили в это якутское жилье, и это был единственный случай, когда я был в обитаемом, а не в покинутом жилище якутов.

Это был обыкновенный якутский хотон, то есть длинная деревянная изба, построенная из наклонно стоящих, прислоненных верхними концами к горизонтальной обвязке каркаса бревен, обмазанных снаружи глиной. Большую часть избы занимает рогатый скот, меньшую — люди. Отопление людской половины осуществляется очагом наподобие камина с трубой из деревянных жердей, обмазанных глиной.

Трактор шел быстро. В этом я убедился на опыте, проделанном невольно. Озябнув сидя на грузе саней, я решил согреться ходьбой и спустился для этого на лед, вместе с еще одним пассажиром. Сначала мы с ним неторопливо шагали позади нашего транспорта, не беспокоясь тем, что мы медленно, но непрерывно все более и более отстаем от него.

Искрился при лунном свете снег, все было бело вокруг, и только трактор с санями чернел, удаляясь от нас по снежной дороге. Спутник мне что-то рассказывал о жизни на Колыме, и мне было это интересно, так как все было ново и почти незнакомо. Когда обратили внимание на то, что расстояние от нас до трактора увеличивается, оно уже порядочно выросло.

Прибавили шагу, думая, что настичь трактор будет не очень трудно. Однако вскоре убедились в обратном. Для этого пришлось напрячь все силы, пришлось даже бежать. В дальнейшем я уже старался не отставать от трактора, чтобы не надрываться в погоне за ним.

Снова пыхтел и стрекотал мотором трактор, скрипел на морозе снег под его гусеницами и визжал под полозьями тяжело нагруженных саней. Я изредка спускался на дорогу, чтобы согреться ходьбой, но уже был осторожен и не позволял себе отставать.

Мне навсегда запомнилась дорога, хотя ничего особенно примечательного в ней не было. Трактор шел большей частью по льду Сеймчана, покрытому пушистой, толстой пеленой снега. Нередко он, сокращая дорогу, выходил на тот или иной берег и ломил напрямую через лесные участки, прокладывая себе дорогу через лес, подминая гусеницами и полозьями саней толстые лиственницы и тополя.

В начале пути в первой половине ночи мы где-то долго стояли. Тракторист жег керосиновый факел и при свете его долго что-то починял в машине, орудуя молотком. Но потом мы уже нигде не останавливались, да и негде было, так как совсем не попадалось жилья человеческого. Тракторист не отдыхал и не спал всю дорогу, которая заняла сутки с небольшим. Только к вечеру на другой день после отъезда из Сеймчана мы, наконец, прибыли на прииск имени Лазо, который, впрочем, тогда уже был переименован в «Третью пятилетку», чтобы не путать его название с рудником, который вскоре должен был открыться. Однако все называли прииск по-старому, так как уже привыкли к старому названию, несмотря на то что прииск существовал совсем недолго.

Ночевать я остался у старшего геолога Кондрашова и на другой день, взяв на прииске лошадь с санями, чтобы довезти свой багаж, отправился на рудную разведку — место моей новой работы. Это было 7 декабря 1938 года.

Оловянный прииск имени Лазо был совсем молодым предприятием, организованным в конце истекшего лета, то есть всего за 3–4 месяца до моего приезда. Я застал там подготовительные работы: вскрывались торфа («торфа» — профессионализм, слово, обозначающее слой природных отложений и пустой породы, не содержащей драгоценного металла. — Ред.) на участках, где в первую очередь должна была начаться будущим летом эксплуатация, строился поселок горняков.