Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - страница 19

Медленно и осторожно приблизившись, я увидел, что это были свинья и волк. Волк держал свинью за ухо своими зубами и, прижавшись боком к ее боку, сильными ударами хвоста подгонял ее вперед. Заинтересовавший меня тоненький звук издавала именно свинья. Было странно, что, чуя смертельную опасность, она не визжит во все горло, а так не по-свински тихонько и жалобно скулит.

Рассмотрев их как следует, я все же решил спасти свинью от волка и для этого, громко закричав, подбежал к ним. Волк сразу же бросил свою добычу и, отскочив в сторону всего шага на 3–4, обернулся ко мне и злобно зарычал, щелкая своими зубами.

Мне стало жутко, так как ничего у меня в руках не было, а злобный зверь был совсем близко от меня. Но я понимал, что мне ни в коем случае нельзя показать ему мой страх, и поэтому я продолжал во всю силу кричать, размахивая руками. Не знаю, долго ли это продолжалось, но, наконец, мне как-то удалось прогнать его, и он удалился.

К концу февраля я подсчитал запасы олова в рудах делювиальной россыпи и с этим подсчетом съездил в управление. Дорогу помню довольно плохо. Ехал я с каким-то комсомольским работником с прииска на одной лошадке, запряженной в санки. Это имущество было на ответственности моего спутника. Ехали мы почему-то не прямо в Нижний Сеймчан, а сначала заехали на угольную разведку на Эльген, так называемый Эльген-Уголь. Я совсем не помню ни этого поселка, ни дороги дальше до Нижнего Сеймчана, ни того, куда делся мой попутчик. Мне кажется, что оттуда я добирался до Нижнего Сеймчана на попутном грузовике, оставив моего попутчика с лошадью на Эльгене. Вероятнее всего, что так и было, но вспомнить я не могу.

В середине дня я был в Нижнем Сеймчане и, кажется, обедая в столовой, встретил прораба россыпной разведки Мирского, который ехал с женой на работу на прииск имени Лазо. У него оказалось письмо мне от моего брата Сережи, который до этого очень долго не писал и домой в Днепропетровск. Поэтому для меня эта встреча была настоящим праздником. Письмо это я читал, уже трясясь в кузове грузовика, идущего по льду Колымы на Усть-Среднекан. Попутчиком моим на этом грузовике от Нижнего Сеймчана был прораб-разведчик Герасимович, направлявшийся в Усть-Утиную.

В Нижнем Сеймчане помещение, в котором я встретил и познакомился с Мирским, мне смутно помнится, что это была столовая, располагалась напротив находившихся на другой стороне улицы старинной деревянной якутской школы и, вероятно, еще более древней такой же деревянной церкви, единственной виденной мной на Севере.

На следующий день к обеденному перерыву мы с Герасимовичем заехали в Оротукан и успели пообедать в столовой. Помню еще, что сидел в ожидании попутной машины на Ларюковой и дальше ехал в кузове на руде с Кинжала, которую везли на фабрику в Усть-Утиную. Со мной возвращался домой Илья Романович Якушев, ездивший за чем-то в Оротукан.

На те дни, которые заняли мои дела в управлении, я поселился в комнате, в которой жили геолог Павел Николаевич Котылев, маркшейдер Павел Павлович Ивасих, которого я немного знал по работе в Кривбассе, и геодезист Сепин, имя и отчество которого я забыл.

К этим предвесенним мартовским дням относится один эпизод, который я помню. Как-то вечером, когда все мы были дома, Ивасих спросил Сепина, когда он собирается вернуть Ивасиху «должок». Сепин долго молчал, напряженно о чем-то думая, а потом ответил, что не помнит, о каком «должке» может идти речь. Ивасих, сохраняя полнейшую серьезность, ответил, что речь идет о тех самых десяти тысячах рублей, которые Сепин взял у него два месяца назад, обязуясь вернуть их сегодня. Сепин, сохраняя спокойствие, ответил, что если бы он взял деньги взаймы, то дал бы расписку. Ивасих ответил, что именно так оно, конечно, и было и что он без расписки, конечно, не дал бы такую большую сумму. Он тут же вынул из своего бумажника расписку Сепина и показал ему. Подпись последнего, хотя и сделанная простым карандашом, была подлинная. Сепин посмотрел и ничего не сказал. Он, видно, и раньше, еще с самого начала этого очень неприятного, должно быть, для него, разговора догадывался, о чем идет речь, а теперь у него не оставалось уже никаких сомнений. Вид у него был очень скучный и, можно сказать, жалкий. Очевидно, он принимал эту шутку Ивасих всерьез и думал, что «плакали его денежки», так как ему невозможно будет доказать, что это фиктивная расписка, сфабрикованная кем-то, ведь подпись его подлинная! Доказывая свою правоту в таком положении, если дело дойдет до суда, поставит себя в глупейшее положение и все равно ничего не докажет. То обстоятельство, что подпись карандашная, хотя и подлинная, — лишь очень слабая зацепочка, на которую надеяться нельзя. Вряд ли суд придаст большой или решающий вес ему.