Неотвратимое возмездие - страница 46

В могилах близ Ала-Куля остался лежать почти весь драгунский полк, сформированный у самой границы с Китаем. Эту окраину России Анненков считал своим царством, тешил себя надеждой вернуться сюда на белом коне триумфатора и потому загодя освобождал этот путь от всякой оппозиционной силы.

Люди были порублены шашками. Брели они к месту расправы партиями по 100–120 человек.

Советский консул писал в Москву из Чугучака:

В том же письме говорилось: всех, кто шел на Родину, посылали в город Карагач, хотя такого города не было. Мнимые проводники объясняли обреченным, что в городе Карагаче их ждут подводы, там им укажут дорогу.

Что же представляла собой «армия» Анненкова?

О тех, кого он считал надежными, говорили: были сыты, хорошо одеты и не скучали. Не слишком опасная, по преимуществу полицейская, служба у Анненкова привлекала к нему помимо казачьей верхушки людей, лишенных настоящей опоры в жизни, искателей легкой добычи, дезертиров, уголовников.

Анненков, как мы видели, пополнял свою армию также и за счет мобилизованных крестьян. Их-то, по преимуществу, и засыпали потом пески Ала-Куля. Однако основным контингентом пополнения были добровольцы. К Анненкову липло главным образом состоятельное сибирское и семиреченское казачество, а частью и середняки, привлеченные посулами атамана обеспечить им богатую жизнь.

Кулацкая верхушка крепко держалась за казачьи привилегии: земельный надел в 52 десятины на хозяина, с запасом до 10 десятин, территориальная обособленность и, наконец, войсковой круг и войсковой атаман (иначе — особое управление). Анненков обещал закрепить эти привилегии навечно.

Анненков выделял нарождающуюся национальную буржуазию Туркестана и с ней заигрывал, стремился использовать в своих целях Алаш-орду — националистическую байскую организацию. Были сформированы два алашских полка, потом еще один, получивший наименование «конно-киргизский». А чтобы подчинить их себе не только дисциплиной, но мыслью и духом, привлек для этого «наставников» из числа мулл, явно алаш-ордынской ориентации. Сначала это было сделано для 5-й стрелковой дивизии, приданной Анненкову приказом командира белогвардейского степного корпуса. В приказе говорилось: «Для удовлетворения религиозно-нравственных нужд джигитов киргизских полков разрешаю пригласить лиц мусульманского духовенства (мулл) с отпуском на их содержание средств из казны».

Общественный обвинитель Мустамбаев, казах по национальности, отмечал в своей речи, что Анненков, служивший до войны в Туркестане, хорошо знал жизнь и язык коренного населения, но, так же как и Колчак, презирал его. Молодчики атамана пороли казахов, таранчинцев, дунган и думали, что казахи, таранчинцы и дунгане только для этого и существуют.

Правитель Семиречья являл каждым своим шагом и жестом барское пренебрежение к массам, барское честолюбие. Позерство, откровенное упоение властью были его второй натурой. В личном владении атамана состояла прекрасная конюшня скаковых лошадей. С ней он перевалил Джунгар, а в Китае она стала конным заводом, который Анненков содержал поначалу на паях с губернатором Синьцзянской провинции. У него были личный повар, личный парикмахер, личный гардеробщик. Каждый день его видели в новом мундире: сегодня он кирасир, завтра — лейб-атаманец, послезавтра — улан или гусар. При атамане был отряд телохранителей, хор песенников, управляющий личным зверинцем (помимо лошадей он таскал за собой волков, медведей, лис). После обеда его ублажал духовой оркестр. Был у него и палач — некий пан Левандовский, с которым он обходился весьма учтиво.

Вот это настоящее и было в какой-то мере идеалом того, что он видел для себя в будущем.

Ну, а что он готовил Семиречью, обширному краю, изнывавшему под его палаческим диктатом?

В судебном деле рассказывается, как Анненков намеревался «осчастливить» этот край. План его сводился к тому, чтобы создать свое независимое «государство»: занять Верный, организовать новое казачье войско, стать полным диктатором.