Неотвратимость - страница 9

— Руки! — негромко приказал Кулешов. А Павел, Сергей и Валерий уже услужливо, но достаточно решительно помогали малому вынуть их из карманов и отвести в стороны. Оружия у него не оказалось. Но каждой из лапищ такой мог запросто пришибить и без всяких технических средств.

Роста малый был не так уж и большого, но плечи чуть ли не во весь проем двери. На короткой шее как-то несуразно, криво посажена голова с узким, перечеркнутым двумя глубокими морщинами лбом. Глаза-щелки почти совсем прикрыты пухлыми веками. Дышал он сипло, с присвистом. И таким перегаром сразу пахнуло в комнате, что никак не приходилось сомневаться — трезвенником его не назовешь.

Движимый каким-то подсознательным чувством, Сергей Шлыков еще разок прошелся своими длинными пальцами вдоль тех мест, где детина мог что-нибудь схоронить. И не зря прошелся. С левой стороны, под самым плечом, громила опустил на тесьме в рукав не то финку, не то самодельный кинжал, одетый в пластмассовые, скрученные проволокой ножны.

И тут малый зашевелился. Может быть, нежданная встреча с сотрудниками угрозыска так его ошеломила, или рефлексы были у него заторможены — трудно сказать. Но пока его обыскивали, угрюмый детина был словно в трансе, все позволял с собой делать и только глазами часто моргал. Теперь же, при виде изъятой у него финки, он, очевидно, осознал происходящее, повернулся и… пошел к выходу. Павел и Сергей, отброшенные одним движением ручищ, отлетели к стенам комнаты. Петр и думать забыл про пистолет, бросился малому на спину и, намертво зажав шею, попытался кинуть его на пол — силовой прием этот никогда еще не отказывал Кулешову ни на борцовском ковре, ни во время схваток с преступниками. Малый захрипел было, но задержал дыхание, напрягся, сгреб Петра за пиджак и медленно начал стаскивать его вбок. В этот момент Павел, оттолкнувшись от стены, пролетел по воздуху несколько метров, с такой силой подсек плечом ноги детине, что тот с грохотом рухнул вниз, увлекая за собой и Петра. Но даже вместе с подоспевшими Сергеем и Валерием они вчетвером еле смогли заломить малому за спину и связать руки.

Одна за одной хлопали двери. В коридоре было уже не протолкнуться. Еще бы! Возня с малым в небольшой комнатке Усовых сопровождалась такими громогласными звуками, что если бы их измерить баллами, то получилось бы вполне приличное землетрясение. Вот и кончилась засада!

— Венедиктов! — строго, служебным тоном обратился Кулешов к Валерию. — Прошу пригласить дворника и понятых. Произведем обыск и оформим протокол задержания. И машину пусть там наши подгонят сюда, во двор.

Обыскивать, собственно, было нечего. Вытащили из-под кровати крепкий старухин сундучок, обитый железными полосами. Ничего существенного. Обстукали тщательно в поисках тайников стены, пол, плинтусы, осмотрели стул, люстру, стол. Нет никаких следов той самой «заначки», о которой сказано в записке, принесенной парнем с усиками. А именно за ней, за этой «заначкой», наверняка приходил здоровенный малый, наделавший оперативникам столько хлопот. Где же еще смотреть?

Павел оглядел — в который раз уже! — комнату, и взгляд его остановился на широченной кровати. Парализованная женщина лежала на ней все так же неподвижно, безучастно уставившись в потолок.

Павел вышел в коридор и попросил кого-нибудь из сгрудившихся там жильцов принести на некоторое время раскладушку.

— Ты что? — спросил Кулешов, когда Павел вернулся. Тот пошептал что-то на ухо, и Петр согласно кивнул головой.

Доставленную через несколько минут складную кровать разложили и вместе со всем постельным бельем и подушками осторожно перенесли на нее больную женщину. Когда пружинный матрас перевернули, все увидели посредине холстины крупными стежками, видно, наскоро зашитый, большой свежий разрез. Распороли нитки. Павел засунул внутрь руку и вытащил сверток, обернутый несколько раз в прозрачный целлофан. Когда сняли целлофан и белую материю под ним, тускло сверкнуло золото часов, браслетов и колец; перевязанные простой бечевкой, рядом лежали три толстые пачки десятирублевок.

— Деньжищ-то! Золота сколько! — всплеснула руками активная бабка-соседка, первой вызвавшаяся в понятые. — Это надо же. Мать помирает, и к ней же под спину схоронила. Дочка называется. Тьфу на нее, бесстыжая!..