Неповторимая Габи - страница 8

Она мечтала добраться до маленьких нахалок, даже во сне видя, как ее зубки вонзаются в мягкий крмок, покрытый перьями. Это ясно читалось по ее движениям в минуты дремы.

Изящная кошачья головка запрокидывалась, и можно было разглядеть, как лихорадочно мечутся зрачки под неплотно сомкнутыми веками. Спящее тельце зверька напружинивалось, затем следовал рывок напряженных лапок, и вот он – светлый кошачий миг: челюсти мерно задвигались, мелькнул розовый язычок, и по белоснежной мордочке разлилась сытая блаженная улыбка.

Матильда пыталась изобрести способ достичь заветной цели. Она толкала лапкой стекло в надежде, что оно подастся и выпустит ее; старалась по-своему, по-кошачьи, скрипуче копировать птичий щебет, словно глупые птахи могли принять ее за свою и впорхнуть к ней в комнату – уж она бы тогда не растерялась!

С надеждой Моти оглядывалась на хозяев, взглядом огромных желтых глаз вопрошая: «Вы что, не понимаете, как это важно?!». Но жестокие хозяева твердили одно: «Тебе туда нельзя, дорогая. Здесь высоко. Ты свалишься!».

Как будто она глупая и не умеет прыгать. У нее так великолепно это получается – с пола на комод, с комода на шкаф, оттуда – на карниз и ну качаться на шторах! Подумаешь, она всего-то парочку и разодрала, но она же не виновата, что тонкая ткань не выдержала цепкого хвата ее коготков…

Итак, Матильды нигде не было. Габи заволновалась. Она уже не злилась на спрятавшуюся кошку, а всерьез встревожилась. Ну не могла же та подохнуть с голоду, забившись в недра полураскрытого шкафа!

Родители отсутствовали всего пару дней, перед отъездом доверху наполнили кормом и водой Мотины мисочки. Это была разумная кошка, которая умела дозировать свою пищу, и объесться до смерти – вовсе не в ее стиле. Габи не знала, что и думать.

Она подошла к любимому кошкиному окну. На подоконнике приютился шелковый малиновый матрасик, хранящий легкую вмятину, оставленную упругим кошачьим тельцем. Мама сшила эту мягкую перинку специально для Моти из своего старого одеяла (уж очень кошка любила на нем валяться, по-человечески вытянувшись во весь рост).

Это окно в гостиной Матильда облюбовала из-за наличия балкона – по перилам частенько прыгали птички. А еще потому, что по вечерам в этой комнате собиралось все семейство (папа, мама и Габи, которая и после переезда продолжала приезжать к ним в гости). Киса занимала свой дежурный пост и делала вид, что думает о своем. Но на самом деле внимательно прислушивалась ко всем разговорам, поводя локаторами ушей, дабы не пропустить ни слова, и делая собственные, ей одной известные выводы.

Габриэль постояла у окна, задумчиво собирая белые шерстинки с кошачьей подстилки. Легкий летний сквозняк овевал ее лицо, и Габи подумала о том, что будь она кошкой, ей бы нипочем не захотелось торчать в этой комнате, когда на улице такая прекрасная погода.

Щелк! Стоило ей об этом подумать, и до Габи дошло, что сквозняком тянет из распахнутой настежь форточки под самым потолком. Высоковато, конечно, но что значит эта высота для их непоседливой кошки, которая в свои семь с половиной лет продолжала носиться, как котенок!

– Матильда! – панически завопила Габи и выскочила на балкон, с ужасом готовясь увидеть белую кляксу, распластанную внизу, на газоне.

Со стороны соседского балкона раздалось вопросительное «мр».

Соседи супругов Шонлейзенхоф явно любили завтракать на свежем воздухе: здесь стояли пара стульев и низенький столик, аккуратно застланный скатеркой. В центре стола красовался изящный прибор – солонка, перечница, кольцо с салфетками.

Увы, симпатичный вид заботливо оборудованного уголка был подпорчен следами разнузданного пиршества: на скатерти валялось несколько слипшихся воробьиных перьев. Еще больше перьев оказалось на полу – кошки любят расправляться со своей жертвой, в темном уголке, где их никто не заметит и не отнимет добычу.

Моти уютно устроилась на чьем-то свитере, забытом на сиденье стула, и, поджав под себя все четыре лапки, мирно грелась на солнышке после сытного обеда и довольно щурилась. Встретившись глазами с Габриэлью, она тут же зажмурилась и равнодушно отвернулась, всем своим видом показывая, чтобы ее не беспокоили и не портили удовольствия.