Неправильный рыцарь - страница 7
В глазах рептилий горел безжалостный янтарный огонь, а изумрудно-зеленые, с черными разводами, морды злорадно ухмылялись. Казалось, этим тварям присуще своеобразное чувство юмора, и ситуация всякий раз доставляет им колоссальное удовольствие. Служба службой, но ведь иногда и поразвлечься не грех. А вот местные крестьяне их не боялись. Напротив — любили и всячески подкармливали. Еще бы! Ведь именно благодаря им, зеленым и зубастым, за последние сто лет в округе начисто перевелись охотники до чужого добра. Особенно старалась пожилая птичница — бывшая кормилица барона Эгберта, что ни день таская им кур, уток и прочую пернатую живность. Глядя, как очередной дохлый цыпленок желтым пуховым мячиком исчезает в крокодильей пасти, с умилением всплескивала натруженными руками, пускала слезу и приговаривала: «Кушайте, детки! Кушайте, защи-итнички вы на-аши-и!»
Эгберт усмехнулся. Его так и подмывало отправить с нарочным парочку этих тварей (разумеется, в качестве презента) своей «ненаглядной» невесте. Ведь держать крокодилов уже немного старомодно. Хотя жаль, подумал рыцарь. В лучшем случае, они у нее сами передохнут, а в худшем… А ведь графиня, чего доброго, прикажет умертвить зубастых стражей и пустить их на туфли и сумочки. Эгберт представил тощие и ровные без изгибов и выпуклостей, как две параллельные прямые, ноги прекрасной Марты, обутые в сапожки из крокодиловой кожи — и его замутило. Шутка уже не казалась ему смешной. Да и отказываться от такой защиты только, чтобы насолить невесте? Глупо, очень глупо.
Чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей, он честно попытался представить графиню, разгуливающей по мозаичным дорожкам его родового замка, стоящей на галерее или восседающей в каминном зале или же… да неважно, где еще! Честно попытался. Но чья-то невидимая рука всякий раз будто стирала с воображаемой картины худосочные прелести его невесты. Неожиданно и очень быстро. То, что даже в мыслях не удавалось совместить столь противоположные вещи, втайне его радовало: Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, сеньор Лампидорский, не просто любил — обожал свое древнее обиталище. Горячо и трепетно. Это был его дом — самый лучший, несмотря ни на что.
Его фамильный замок, хотя и находился в живописном месте, ни особой красотой, ни величественностью не отличался. Предыдущие поколения надстраивали, переустраивали и «перекраивали» внутри и снаружи всё, до чего только рука могла дотянуться — и всяк на свой лад. Неожиданно хрупкие, изящные башенки возносились над мощными, сложенными из гигантских камней (не камней — глыб), поросших мхом стенами, а донжон сверху донизу оплетали вьющиеся розы — память о троюродной тетушке внучатого племянника старшего брата деда Эгберта, графине и старой деве (которой она оставалась исключительно по идейным соображениям, ибо невзирая на ее лета, два-три поклонника постоянно маячило где-то неподалеку).
Наверняка, их привлекала красота госпожи графини, особенно, ее бесподобная шевелюра. Белокурая и пышная, как у ангелов на церковных фресках. Из-за мелких кудряшек издали могло показаться — голову почтенной дамы окружает живой нимб. Закрывать эдакую красоту платком, пусть и расшитым жемчугами, тетушка отказывалась наотрез: она уже слишком стара, чтобы следовать глупостям моды, а, значит, будет носить то, что ей вздумается. Либо вообще ничего. Да!
Учитывая характер тети, ее возраст, а также — ближайшую степень родства, окружающие никогда (ни-ког-да!) даже не пытались ей противоречить. Наоборот, — всячески ублажали. И лишь один человек во всем поместье имел храбрость и отвагу для того, чтобы сказать старой графине твердое «нет».
Крошечные белые розочки ковром застилали могучий необъятный донжон. Выглядело это красиво, но не слишком солидно, однако, срезать их казалось просто немыслимо. Тем паче, что покойная тетушка перед смертью дала грозный обет проклясть любого, кто осмелится уничтожить злосчастные цветы. Если же кто-нибудь, набравшись наглости, вздумает поменять их расцветку… Если он (или она — все равно!) только осмелится на подобное непотребство… Тому лучше бы и вовсе не рождаться на свет! Тетушка обещала, наплевав на вечное блаженство, спуститься с небес и, став привидением, не давать наглецу никакого проходу до конца его жалких дней. Все это она произнесла, устремив глаза и длинный костлявый палец к потолку, словно призывая в свидетели самого Господа Бога.