Непривитые - страница 2

– Ну что ж вы так сразу отказываетесь, Степа, – замурлыкал прививочник задушевным голосом, – в этом нет никакой необходимости. Распоряжением Правительства теперь на государственную службу могут приниматься и непривитые граждане. Само собой на специальные должности. Это очень ответственная и важная для нашего государства работа. Вы станете авторитетным человеком, в вашей Личной карточке сделают отметку, обозначающую вашу социальную значимость, возможно, вам даже разрешат время от времени выезжать из города на природу и, если будете безукоризненно соблюдать все условия, дадут разрешение на второго ребенка. И хотя у вас нет пока и первого, но поверьте, такие привилегии значительно увеличат ваши шансы обзавестись семьей. Подумайте, Степа, не надо прямо сразу ничего отвечать.

Я молчал. Мой социальный статус позволял мне принимать самостоятельные решения. Но за малейшую провинность мой статус мог быть изменен. И тогда все, конец. Пкгошник выдержал многозначительную паузу и произнес официальным тоном:

– Иди, Степа. Для выхода нужно приложить ЛК к черной отметке на двери. Подумай хорошенечко. Мы не прощаемся. До свидания.

Во дворе родительского дома все было так же как и тридцать лет назад. Только теперь сам дом, двор и детская площадка во дворе, вернее то, что от нее осталось, выглядели не такими огромными, как в детстве. Даже две чахлые лиственницы, каким-то чудом сохранившиеся среди бионических уродцев, казались гораздо ниже и тоньше, чем раньше. Угрюмые дети, сопровождаемые робонянями, бродили по вольеру для выгула детей. Все было неказистым, везде была тоска, чудовищная тоска. А тут еще этот проклятый прививочник. Не надо про него думать, не надо никому ничего говорить. Может они сами отстанут. Откуда у них вообще берется фантазия непрерывно выдумывать что-нибудь новое. Ведь фантазия это сокровище непривитых, а эти законопослушные граждане – творческие импотенты. Стоп, вот оно в чем дело. Они берут нас на службу чтобы использовать наши творческие возможности! Ну уж нет, я на вас работать не буду, лучше глотать гарь на заводе. Хотя, интересно было бы узнать, как у них там на верху все устроено, чем они там дышат. Знать врага, знать его уязвимые места.

Что сказал бы отец? Нет, он не стал бы осуждать, он все понял бы, молча, не подавая виду, переживал бы за меня. Ведь и он в молодости стремился вверх, стремился вести, а не быть ведомым. Только жизнь была совсем другой, он мог смотреть, думать, делать не оглядываясь, не маскируясь. В его время быть самим собой не считалось роскошью. Самореализация, творчество – эти слова не были пустым звуком. Люди объединялись, создавали проекты, произведения искусства, ориентируясь исключительно на свой внутренний голос. Да, случались столкновения, возникали препятствия. Но не бетонные стены и одиночные камеры. Но отца уже нет. Он остался навсегда застывшим образом бунтаря, не боящегося оказаться один на один с системой, с толпой. Не боящегося быть не похожим на других. Дорожившим прозвищем чудака. И в то же время огромный светящийся сгусток любви, тепло которого я ощущаю всегда внутри себя.