Непризнанные гении - страница 43
Меня навязчиво преследует мысль, что против кристально чистого человека, против благородного человека, против талантливого человека существует тайный сговор всех сил природы с целью замучить и оболванить его, – свидетельствует Эдмон Гонкур.
Но страдание не есть цель великого человека – только пробный камень. Мудрость состоит не в демонстрации страдания, а в стоическом восприятии жизни, в примирении с теми бедствиями, которые она готовит гению. Только мудрость понимает, что страданье – обратная сторона счастья, что совершенно противоположные чувства, восторг и ужас жизни, взаимно дополняют друг друга. Лично я вижу в страдании средство самоочищения и часто вспоминаю бодлеровское «Благословение»:
Увы, слишком часто гениальность – это жертвенность. Потому-то многие гении бессознательно пытаются переработать жертвенность, страдание и ужас жизни в ее восторг.
Пусть несчастные не слишком жалуются, ибо лучшие люди всего человечества с ними! Укрепимся их силой, а почувствовав слабость, опустимся перед ними на колени. Они нас утешат. От этих душ проистекает священный поток суровой силы и могучей доброты. Даже не обращаясь к их произведениям, не слыша их голосов, мы из их взоров, из их существований узнаем, что никакая жизнь не бывает более великой, более плодотворной, более счастливой, чем в страдании.
Гениальность – не просто боль, обостренное до предела чутье к боли, но избыток сострадания, прощения, любви. Я одобряю только тех, которые ищут с болью, – не случайно и в сердцах восклицает Блез Паскаль.
Но не сострадание-сюсюканье, а сложное бодлеровское чувство восторга и ужаса, принятия всей божественной полноты жизни, в том числе жизни как изнурительной борьбы: с обществом, с окружением, со временем, но прежде всего – с собой.
А когда вся жизнь – борьба, страсть, сомнение, невроз, когда могучая мысль будоражит до дрожи немощное тело, когда не ведаешь, что творишь: великое благо или грех, когда страдание граничит с мазохизмом, когда истязание чувства собственного достоинства бесконечно, – два шага до истерии. Которая и приходит. Рано или поздно.
Что остается познавшему мир до его частей? – Безумие или смирение небытия… Почему же те, чье положение в мире всегда сомнительно и шатко, те, кому уготовано страдание, те, кому предначертано быть побежденным, опозоренным, стертым с лица земли, те, на уничтожение которых затрачено столько усилий, – оказываются вечно живыми? Почему они всегда торжествуют, достигают вершин и создают неприходящее творения вопреки всем помехам, гонениям и житейским бурям?
Сколько сил было потрачено впустую, сколько умов было обречено на служение злу, сколько унижено прекрасных глаз и чудесных улыбок, но в глубине сердец своих мы знаем, что это всего только видимость, будто они были унижены и побеждены, знаем, что мертвые не мертвы, что их борьба, их слово, их пример по-прежнему живы и что именно в нас продолжают они свой путь вперед.
А вот и ответ:
Не принимает род человеческий пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили.
И еще:
В мире, сотворенном Богом, высшее, лучшее страдает именно оттого, что оно – высшее, божественное!
Гениальность как болезнь: Ф. Ницше
То необычное, что создают выдающиеся таланты, предполагает весьма хрупкую организацию, позволяющую им испытывать редкие чувства и слышать небесные голоса. Такая организация, вступая в конфликт с миром и стихиями, оказывается легко ранимой, и тот, кто, подобно Вольтеру, не сочетает в себе большой чувствительности с незаурядной выносливостью, подвержен продолжительной болезненности.
И. В. Гёте – И. П. Эккерману
…Гений у Ницше был неотделим от болезни, тесно с нею переплелся, и они развивались вместе – его гений и его болезнь, – а с другой стороны, еще и тем, что для гениального психолога объектом самого беспощадного исследования может стать всё что угодно – только не собственный гений.