«Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири, 1918–1929 гг. - страница 3

Первые научные работы о ЧК-ОГПУ стали появляться только с конца 1950-х гг. Они ввели в исследовательский оборот большое количество интересных, но тщательно отобранных фактов, представляющих чекистов, как правило, с героической стороны. Однако, в середине 1980-х гг. вышли книги о региональных чекистских структурах периода гражданской войны, дающие более правдивую картину событий[4]. В частности, в монографии Э.А. Васильченко содержится большое количество сведений о работе и кадрах Госполитохраны Дальневосточной республики (ГПО ДВР), упоминается ряд негативных фактов, связанных с ведомственными противоречиями, сепаратизмом чекистов и частыми нарушениями законности с их стороны. О неразработанности проблемы применительно к региональным органам госбезопасности говорит тот факт, что в работах 1970-1980-х гг. указывалось на наличие либо четырёх, либо шести руководителей ГПО ДВР, и только в 1989 г. появилась точная цифра — 10 чел.[5].

Последние полтора десятилетия исследователи, получившие в своё распоряжение многочисленные источники по некогда закрытой теме, активно изучают деятельность органов госбезопасности 1920-1930-х гг., предлагая работы как общего порядка, так и касающиеся истории подразделений центрального аппарата и региональных отделений ЧК-ОГПУ[6]. Большая монография А.М. Плеханова о ВЧК-ОГПУ 20-х гг. вводит в оборот значительный массив ценных фактов, в том числе о работе чекистов Сибири, но отличается игнорированием целого ряда исследователей, уже давно опубликовавших множество документов, на которые автором даются архивные ссылки. Работа М.Н. Петрова о деятельности органов ВЧК-ОГПУ Северо-Запада России 1920-х гг. даёт представление о строительстве регионального карательного аппарата, принципах кадровой политики, широком использовании агентуры, в том числе в провокационных целях. О.И. Капчинским изучен социальный и национальный состав центрального аппарата ВЧК, в диссертации А.Ю. Данилова выведен особый социально-психологический тип провинциального чекиста периода гражданской войны — всевластного и безнаказанного хозяина подконтрольной ему территории.

Очень значительная часть опубликованных работ по истории органов безопасности выполнена ведомственными исследователями и отличается ярко выраженной тенденциозностью. ВЧК-ОГПУ рассматриваются не столько как органы политической полиции, сколько формально — как часть госаппарата, выполнявшая специфические и в основном полезные для общества функции. Оценка чекистских кадров обычно идёт по линии противопоставления сравнительно немногочисленных карьеристов и нарушителей законности здоровому большинству так называемых «честных чекистов», вынужденных выполнять преступные установки политического руководства и своего начальства[7].

Сейчас, когда образ ФСБ в обществе стал изменяться к лучшему, поскольку эта спецслужба выступает в качестве основного гаранта безопасности в текущей войне с терроризмом, ведомственные историки, и все те, кто испытывает ностальгию по советской эпохе, начали «улучшать» чекистскую историю. Наглядный пример — вышедшие в 2003 г. две книги работника ФСБ В.И. Михеева[8]. Они построены на документах ЦА ФСБ, а также местных управлений ФСБ, и транслируют в точности ту же картину событий, которая предназначалась для чекистского руководства 1920-х и 30-х гг. Книги Михеева пестрят формулировками вроде: «Объективной оперативной необходимостью было пресечение деятельности различных повстанческих организаций и группировок, возглавлявшихся бывшими офицерами, полицейскими, жандармами, помещиками, лицами, склонными к террористической и экстремистской деятельности». Автор изучил даже агентурные разработки, но проигнорировал заведённые по ним следственные дела, которые большей частью давно прекращены. Вместе с тем Михеев приводит интересные, хотя и неполные, цифры о масштабе репрессий в регионе, а также обширные выдержки из оперативной документации ОГПУ. Некритическое отношение к документам ВЧК-ОГПУ очевидно и в упоминавшейся выше книге А.М. Плеханова.

Появляющиеся публикации об острых проблемах советской истории свидетельствуют о том, что к «архивной революции» 1990-х гг. оказались не готовыми не только ведомственные историки. Многих исследователей охватила стихия документальных сведений, не все оказались критичными по отношению к тем терминам и оценкам, которые родились в силу чисто политических оснований. В результате на свежие факты накладывался прежний понятийный аппарат, а формулы из официальных директив перекочевали в статьи и монографии.