Нержавеющий клинок - страница 11
— Смотрю я, Илья Васильевич, на портрет Ильича и вспоминаю тот морозный январский день… Интересно, где сейчас мои однокашники, которые поставили на нем свои подписи? Может, кого-то уже нет и в живых? Война…
— Все может быть, Миша, но надо надеяться на лучшее. Выбери себе любую книгу на память, кто знает, как сложится судьба… Вот что удивительно, Миша: дочь моя, возвращаясь из отпуска в Ленинград, раньше никогда не просила ничего на память, а в этот год, словно предчувствуя долгую разлуку, вдруг попросила. Подарил я ей «Историю государства Российского» Карамзина…
Михаил уже собирался уходить, когда Илья Васильевич взял с тумбочки газету и хитро улыбнулся:
— Думал, что ты и об этом скажешь, да, видать, не знаешь…
Михаил насторожился, а хозяин тем временем развернул газету:
— Наши по Берлину трахнули!
— Вы что, разыгрываете меня?
— Нет, вот послушай, — сказал Илья Васильевич и прочитал: — «В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы…»
— Здорово! Потрясающе! — радостно воскликнул Михаил и обнял своего учителя.
…Воинский эшелон, в котором ехал Овчаренко, находился в пути уже вторые сутки. Он нигде не задерживался, мчался мимо станций и полустанков, едущим на фронт была предоставлена «зеленая улица». В одной теплушке с Овчаренко ехал его друг, секретарь комитета комсомола завода, младший политрук Саша Горохов Их места были рядом. Саша был маленького роста, обмундирования его размера не нашлось, и пришлось облачиться в большее. Гимнастерка висела на нем, как халат. Длинные рукава он подогнул, а воротник болтался на шее, как хомут на жеребенке. Но Горохов не унывал: как только приедем на место — подгоню.
Овчаренко и Горохов часто вместе выступали на сцене художественной самодеятельности района. Веселые и голосистые, они и здесь запели песню; ее подхватили другие голоса. Заглушая стук колес, в вагоне неслось:
Вдруг эшелон резко затормозил. Близкий взрыв качнул вагон. На пол полетели котелки и кружки. Потянуло запахом пороха. Бойцы растерянно глядели друг на друга. На тормозной площадке одного из вагонов стучали в подвешенный рельс, объявлялась тревога. Первым из вагона выскочил Горохов, он ближе других находился у дверей, за ним — остальные. Зарево пожара обнимало полнеба. Горели вагоны разбомбленного фашистами санитарного поезда, шедшего в тыл с ранеными. Горели деревья и близлежащие строения. Начальник эшелона собрал людей и повел их на спасательные работы. Раненых вытаскивали из-под обломков вагона, относили в сторону; люди ползали между убитыми, не кричали, не молили о помощи, а только тяжко стонали. Картина была удручающая. Ночью ощущение тревоги и опасности всегда сильнее, чем днем.
Казалось, что уже всех раненых вынесли из опасной зоны, но вот Овчаренко услышал молящий голос:
— Милый… помоги…
Михаилу показалось, что это голос Риты, и его охватил лихорадочный трепет. Подошел поближе и увидел за перевернутым вагоном окровавленную Девушку в военной форме, без головного убора. Возле нее стоял на коленях сержант с санитарной сумкой за плечами.
Овчаренко и Горохов стянули с дорожного полотна остаток вагонной двери, понесли в сторону. В высоком бурьяне, освещенном заревом, лежала на спине мертвая женщина. Она прикрыла руками оголенный выпуклый живот. Очевидно, ее последним желанием было спасти жизнь ребенка.
Позже, на фронте, Михаил будет видеть гибель многих людей, но мертвая беременная женщина запомнив ся ему как самое страшное злодеяние фашизма.
Батальон, в пешем строю которого был Остап Халимон, ночью выдвигался на передний край. Навстречу со стороны фронта двигались машины и повозки с ранеными. Красноармейцы шли молча. Близилось утро. Небо заволокли дождевые тучи. Это радовало: в плохую погоду немецкие самолеты не летают. Рядом с Халимоном шагал низкорослый, кряжистый Петро Соломко. Этот парень никогда не унывал: по всякс му поводу, а больше без повода, отпускал шутки-прибаутки, веселил ребят. До призыва в армию Соломко работал в райкоме комсомола, готовился поступать в институт. Познакомились они с Халимоном в эшелоне. Видя, что Халимон с трудом переставляет ноги, Петро сказал: