Несколько бесполезных соображений - страница 10

Глядя в напряженное, встревоженное личико дочери, я почувствовал, как меня заливает теплая волна нежности. Я с трудом обуздывал желание дернуть святого за фальшивую бороду, чтобы резинка, на которой она держится, посильнее щелкнула его по самодовольной роже. Но, естественно, я этого не сделал, а продолжал сидеть и слушать.

— Хоть прогуливать больше не будет, — шепнула мне на ухо довольная жена.

А мой друг-художник, который при сем присутствовал (по его лицу нетрудно было догадаться, как он к этому относится), заметил:

— Веселенький праздник, нечего сказать. Здорово смахивает на исправительное заведение.

И мне вдруг все стало совершенно ясно. Конечно! Какой уж там праздник. Просто удобный случай для взрослых свести с детьми счеты, слегка приукрасив свои кровожадные намерения сахарной глазурью. А причина единственная — неспособность этих взрослых правильно реагировать на проделки малышей. Не дочку, а меня надо было посадить в мешок, но в мире нет справедливости, и потому:

— Черный Пит,[12] покажи-ка этой девочке, какие у тебя розги. Та-ак. Видишь, да? Ну вот, вперед, смотри, будь умницей.

Это было нечестно. Но едва Синтерклаас за порог, как мы опять за свое:

— Ага, ты без спросу встала с кровати. Разве ты не знаешь, что Дед Мороз все видит? Ты ведь хочешь получить от него подарок…

И срабатывает. Поэтому я не отрицаю пользы Деда Мороза. Без него не обойтись — так же как без полицейских и без тюрем, ведь сама по себе идея сажать в тюрьму или морить голодом людей, которые в силу необъяснимого душевного комплекса идут на воровство или разбои, не вызывает возражений. Польза от тюрем есть, никакого открытия я здесь не делаю, проступки следует наказывать.

Впрочем, такого мнения придерживаются только злые феи. А добрых фей гораздо больше, чем злых, и Белоснежка непременно выйдет замуж за своего принца, поэтому не стоит принимать мои строки слишком близко к сердцу. Но если немного погодя, когда рождественские праздники останутся позади, я заведу новую пластинку и начну взывать к пасхальному зайцу — при известной снисходительности и толике воображения можно ведь допустить, что он тоже «все записывает в толстую книгу», а что тут такого? — тогда, пожалуй, придется признать, что жизнь и в самом деле сложная штука.

И все-таки каждый с этой штукой как-то справляется. Без диплома.

На выходные жена уехала к своей матери, а сынишка отказывается есть. Развалившись на стульчике, он с упорством, на какое способен только четырехлетний малыш, старательно мучает папочку.

— Будешь ты наконец есть?! — грубо требую я.

Он кривит губки.

— Считаю до трех. Если не съешь все, что у тебя на тарелке, пойдешь спать, — заявляю я.

— И тогда он не успеет приготовить для Синтерклааса свой башмак, правда, папа? — говорит моя дочурка, радуясь поражению своего соперника.

— Придержи язык, — говорю я сердито. — Ешь быстрее.

— А разве я не ем? — обиженно говорит она.

— Сейчас — да. Но ведь частенько ты тоже в рот ничего не берешь, — поняв, что допустил оплошность, ору я. — Итак, считаю: раз, два…

Он сидит, словно упрямый козленок, склонив головку набок.

— Три!.. — кричу я. — Все.

Приговор вступает в силу, и я хватаю его за шиворот. А он только того и ждет. Разевает рот и отчаянно вопит, притворяясь, будто ужасно огорчен, хотя при желании может тут же залиться смехом. В три скачка мы добираемся до детской, и я ловко стягиваю с него крошечную, как у гномика, одежонку.

Но прежде чем лечь в постельку, он просится на горшок, зная, что в таком святом деле я отказать ему не посмею. Минуты три он с видом оскорбленной невинности восседает на своем троне. Потом кладет свою умненькую, избалованную головку на подушку, и я гашу свет, торжествующе приговаривая:

— Надо было съесть всю тарелку.

Возвратившись на кухню, я вижу, как моя девочка разыгрывает такую паиньку, что смотреть тошно.

— Ну, теперь ему уже не поставить свой башмак, и подарок от Синтерклааса он не получит. А ты как думаешь, папа? — В свои семь лет она рассуждает как настоящая женщина.

— Нет, конечно, — говорю я, — но на твоем месте я бы не радовался.