Нестор Бюрма в родном городе - страница 6
– Какая язва?
– Я расскажу вам об этом после того, как вы повидаетесь с Жюстиньеном. То есть с Дакоста. Это его так зовут. Пока же давайте уладим наши дела с гонораром. На обратном пути заедем ко мне, и я дам вам денег на ваши ближайшие расходы. Кстати, у вас ведь нет своей машины. А машина вам, наверное, понадобится?
– Это никогда не бывает лишним.
– Я бы одолжил вам вот эту…– Он хлопает по рулю.– Но это создаст мне некоторые неудобства.
– Я возьму машину напрокат.
– А, вот как! Отлично.
Через окно машины я смотрю на пробегающие мимо картинки спящего города. Узнаю высокие стены бывшей женской тюрьмы. Мысленно вызываю образы некоторых знаменитых узниц. Перед Опиталь Женераль навстречу нам выскакивает машина «скорой помощи». Единственный признак жизни… или смерти. Спите спокойно, дорогие соотечественники. Нестор Бюрма вернулся, блистая своими шутливыми мыслями. Мы въезжаем на мост через пересохшую речушку – она всегда в таком состоянии, за исключением тех редких случаев, когда вдруг выходит из берегов без всякой на то видимой причины,– известную всем или почти всем на свете под отдающим легким запашком именем Дерьмовочки. Пересекаем предместье с узкими улочками, молчаливыми и слепыми, отдаленно напоминающими что-то знакомое… Дорвиль внезапно напоминает мне, что я вернулся сюда не только затем, чтобы предаваться сентиментальным воспоминаниям туриста.
– Прежде чем мы доберемся до Жюстиньена,– предлагает он,– не кажется ли вам, что я должен рассказать о деле поподробней, чем сегодня днем по телефону?
Я соглашаюсь: действительно, это было бы нелишним. Мне известно лишь, что речь идет о некой Аньес, дочери того типа, к которому мы едем, ей восемнадцать лет, она недурна собой и она исчезла… Кстати, как давно?
– С прошлого вторника,– уточняет мой спутник.– Вот уже неделя…
Он на миг умолкает, ожидая, очевидно, каких-то комментариев с моей стороны. Я молчу. Он продолжает.
– Аньес росла без матери. Мать умерла в Алжире, в 1959 году, став жертвой покушения ФНО[2]. Девочке было одиннадцать лет в то время. Дакоста всегда очень строго следил за ее воспитанием. Однако в связи с этими событиями в неблагоприятное для него время ему пришлось ослабить свой надзор. Невозможно делать несколько дел одновременно, а перед ним стояли и другие задачи. Видите ли, он ведь был активистом движения, точнее… просто активным. Короче, требования борьбы, подполья и г. п. не очень благоприятствовали нормальному воспитанию молодой девушки. Хлопоты по устройству на новом месте, неудачная попытка наладить работу своего предприятия, и, кроме того, на все это накладывается та самая душевная язва, о которой я уже упоминал. Все это, вместе взятое, отнюдь не способствовало улучшению ситуации. Аньес была предоставлена самой себе. И уж она-то, как говорится, дорвалась до свободы,– усмехается он.– Последнее время раз или два в неделю она не ночевала дома. Всегда под одним и тем же предлогом: она была в кино с друзьями и подружками, фильм поздно кончился, никто из тех, у кого была машина – если таковые вообще имелись среди ее приятелей,– не предложил подбросить ее до дому, а автобусы уже, естественно, не ходили в столь поздний час, поэтому она приняла предложение переночевать у одной из своих подружек. Подружка эта – шлюшка лет двадцати четырех – двадцати пяти, некая Кристин Крузэ…
– Минуточку. Шлюшки меня интересуют. Я сейчас запишу ее адрес в мой список…
– Не утруждайте себя. Я уже подумал о том, что вам нужно будет знать круг знакомств Аньес. Во всяком случае, из тех, кого мы знаем. Он не очень-то широк, я уже составил вам список. Сейчас его вам передам.
– О'кей. Кроме того, я не могу найти свою записную книжку. Должно быть, оставил ее в гостинице, возле телефона, после того как позвонил вам. Продолжайте.
– Эта Кристин – парикмахерша, я сам лично встречался с ней в пятницу, живет одна, свободная как ветер, в старенькой квартирке, где, судя по всему, и родилась. Она призналась, слегка смущенно, что, действительно, Аньес просила ее иногда говорить, что проводит ночи у нее, но все это было не более чем уловкой с их стороны.