Неунывающие россияне - страница 11

Жестянщик являлся почти каждый день. Коновалу он давал по полтине, а Василисе всегда что-нибудь съедобное: то фунт сахару, то булок, то ягод. Василиса привыкла к нему и, в тот день, когда он не приходил, даже скучала. Она любила слушать его разговоры о житье святых, о чудотворных иконах. Жестянщик был грамотный и много читал «божественных книжек».

Однажды, вечером Василиса сидела у открытого окна и плакала. Её опять побил коновал, и, побив, отправился в трактир. По улице шёл жестянщик. Завидя плачущую Василису, он остановился у окна, поклонился и спросил:

– Что, Василиса Тимофеевна, опять верно аспид-то вас теребил?

– Опять. Страсти Божия как! – отвечала она. – И из-за чего началось? Говорит, что я у него сальный огарок стянула.

– Ах, Господи! Что же с ним жизнь волочить. Надо же перепону сделать. Уходите это него, ведь вы не перевенчаны.

– Уйду, уйду, безпременно уйду! – твердила Василиса свою всегдашнюю фразу. – Обносилась я вся с ним. Что ни заработаю – всё отымет.

– А коли уходить будете, так перебирайтесь ко мне. У меня для вас завсегда почтение и угол найдется. Стряпать будете и ни копейки я с вас не возьму, а еще сам презентики делать буду. Что с ним, с извергом-то жить.

– Да уж и то правда. Благодарствуйте, Кузьма Семеныч. Верите ли, вся в синяках: как синяк сойдет, смотришь, уж другой наскочил.

– Жалости вы подобны… Верите-ли, сердце у меня надорвалось, на вас глядючи, – проговорил он, потупился, полез в задний карман пальто, вынул оттуда две винные ягоды, и подавая ей, сказал – покушайте-ка с приятством.

Василиса взяла, а жестянщик завидя приближающегося коновала, снял шапку и пошел своей дорогой.

По уходе жестянщика, Василиса окончательно решила уйти от коновала, о чём и объявила ему тотчас-же по его приходе.

– Ну, Данило Кузьмич, вот тебе мой сказ: как только ты меня теперь пальцем тронешь, сейчас я от тебя уйду, – сказала она ему: – потому что уж синяки мне надоели.

– Не бойсь, не уйдешь, – отвечал коновал, ухмыляясь.

– Нет, уйду! Как только побьешь – сейчас уйду.

Случай битья не заставил себя долго ждать. Не прошло и недели, как коновал пришел опять пьянее вина, и бросился было бить Василису, но та вырвалась от него, спряталась у соседа, и, выждав пока коновал повалился на свое ложе и заснул крепким непробудным сном – таким сном, что у него в это время, по уверению хозяйки, можно было горох на брюхе молотить, и то не услышит – она пришла в его комнату, вытащила оттуда все свои немногочисленные пожитки и на легковом извозчике переселилась к жестянщику. Когда коновал на утро, проснулся, его «беззаконницы» уже не было в доме, а о происшествии этом говорила чуть не вся Ямская.

Проснувшись, коновал не увидал ни платья Василисы, обыкновенно висящего на стене, ни сундука, ни образа, а от кровати остался один только деревянный, некрашенный остов. Коновал, как бы облитый водой, тотчас вскочил с постели и бросился в кухню к хозяйке.

– Где Василиса? – спросил он её.

– Уехала на другую квартиру, – отвечала хозяйка, дрожа всем телом. – Только, Данило Кузьмич, верьте, что я тут ни причем. Я даже ещё уговаривала её, дуру.

– Знаем мы, как ты уговаривала – то!

Коновал злобно сверкнул глазом, схватил картуз и бросился в трактир.

– Слышал про беззаконницу? – спросил он у стоявшего на углу городового.

– Слышал. Что ж, сам виноват. Зачем душу из неё вышибал? Тоже ведь человек.

– Да как из нея, из шельмы, не вышибать то было? Милый ты человек…

Коновал хлопнул себя по бёдрам и отправился своей дорогой. В трактире буфетчику был предложен тот же вопрос, что и городовому. Оказалось, что и буфетчик слышал.

– Плюньте вы на неё, Данило Кузьмичь, баба внимания не стоящая, – сказал он коновалу. Конечно, вы над ней тиранствовали, только, надо статься, за дело.

– Как-же не за дело, коли она меня, паскуда, каждый день обкрадывала. Где она теперь?

– Известно где: у жестянщика.

Коновала так и кольнуло в сердце.

– Нет, я её так не оставлю, я её испорчу, окаянную. Безпременно изведу, – проговорил он.

– Да и следует, – поддакнул буфетчик.

Выпив два стакана водки, он отправился домой.