Неунывающие россияне - страница 5

– Что-ж лаешься! Коновал тогда брехал.

– Вы скрыпинские, почтенный, будете? – спросил коновала третий извозчик.

– Нет, мы из другого места. Уж скрыпинских-то коновалов теперь, брат, слава отошла и ничего они не составляют. Вся цена-то им грош.

– В славе были.

– Были да сплыли. Дай-ко ему лошадь от отпою заговорить – не сумеет, сказал коновал. Уж вы, ребята, коли что на счет лошадей, так я вот тут с вами живу, закончил он и начал уходить.

– Будь покоен… Не обойдем… Наслышаны… Зачем в чужие люди лезть? – послышалось ему в след.

Коновал отправился в трактир. Ему пришлось проходить мимо шалаша торговца, который жил с ним вместе на квартире. Шалаш был уже отворен. Торговец, рыжебородый, дородный ярославец, расправлял молотком на куске железа старое гвоздьё. Около него торчала его жена, грудастая баба, в длинном синем суконном шугае и в красном ситцевом платке на голове. Торговец и его жена поклонились коновалу. Тот ответил на поклон и сказал: «Бог помочь».

– Милости просим на перепутье. Не погнушайтесь, – пригласил торговец. Жена молчала и только кланялась.

Коновал вошел и сел на лавку.

– Сбитеньку не желаете ли?

– Благодарствуем, потому в трактир идем и там чайком побалуемся.

– Это точно, чаек много пользительнее. Яблочка не желаете ли?

Коновал взял яблочко, и спрятав в карман, начал обозревать лавчонку. Минут через пять торговец, страдавший каким-то недугом в ноге, показывал уже коновалу разутую ногу. Коновал щурился и тыкал в ногу пальцем. Баба стояла поодаль и отирала кончиком головного платка нос.

– Надо статься, это у него с перепугу, говорила она: – потому пужлив он очень. Летос тут у нас пожар был, а он в бане парился. Так испужался, что нагишом выскочил. С тех пор и началось.

– Нет, тут особь статья. Тут волосяник сидит. Червь такой есть. Верно в речке, где лошадей моют, купались, сказал коновал.

– Это точно… тут как-то об Ильине дне на Волково кладбище ходил – так баловался.

– Ну, вот он и влез. Его заморить нужно, а то он может под сердце подойти. Ужо толкнись ко мне, – я мази дам, заключил коновал, попрощался, в виде дани снял со стены связку баранок, запихал её в карман и пошел в трактир.

Пришедши в трактир, коновал потребовал чаю. Половой поставил перед ним прибор. Коновал начал уже полоскать стакан, как вдруг к нему подбежал буфетчик и схватил со стола прибор.

– Извините, заговорил он – не того чаю дали. Мы вас не знали, а этот чай, известно, для простого народу… Пожалуйте к буфету на купеческий стол. Другого засыпал.

Такого рода почёт приятно пощекотал нервы коновала. Он отправился на купеческий стол. Оказалось, что извозчик живущий на одном дворе с коновалом, прийдя также в трактир и увидав этого сведущего мужа, тотчас указал на него буфетчику и сообщил о его искустве и премудрости. Буфетчик, ещё вчера слышавший о знаменитом выгнании из Галчихиной коровы червя и имея нужду в коновале, счел за нужное почтить его «купеческим столом» и «особенным» чаем. Результатом всего этого было то, что когда коновал влил в себя два чайника кипятку, буфетчик подсел к нему и стал жаловаться на какое-то щемление под сердцем и «свербление» в затылке.

– Кровь пустить надо, сказал коновал: потому это значит, что она наружу просится.

– Да уж и то по весне, почитай, десять банок на спину накинул.

– Жильную пустить нужно. Та кровь ничего не составляет. Её хоть ведро выпусти – все без пользы. В нашем месте вот тоже один купец был болен, так тот каждый месяц себе банки накидывал, по полуштофу крови выпускал, и ничего не помогло, так и помер.

На прощанье буфетчик поднес коновалу стаканчик «с бальзанчиком», ничего не взял за чай, сказав, что «даже и первого вола в гурте не бьют» и просил «жаловать напредки».

Вечером коновала звали помочь какой-то купчихе – трудной родильнице. Коновал взялся помочь, послал родильнице угриную кожу, велел ей опоясаться, наделал топором на воротах дома, где жила родильница, несколько зарубок, потребовал её волос, и в присутствии мужа, зарыл их на дворе под камнем, за что и получил два рубля.

«Ну, дело кажется на лад идетъ», подумал он, ложась спать и радостно потирая руки;– «тут жить можно!» и окутавшись тулупом, начал засыпать.