Неупокоенные - страница 44

Полые Люди.

Оружия со мной не было. «Кольт» после поездки к доктору Кристиану остался в машине, а перед прогулкой с Уолтером я его оттуда не вытащил; «смит-вессон» лежал у меня в спальне. Сейчас мне хотя бы один из тех стволов, а еще лучше сразу два.

— Как дела? — окликнул я, приветственно подняв руку.

Человек не двинулся. Пальто у него было грязно-рыжего цвета, так что смешивалось с тенями и песчаной почвой. Лицо проглядывало лишь местами: призрачно-бледная щека, белые лоб и подбородок. Рот и глаза — черные округлые впадины с морщинами вокруг губ и глазниц, как будто кожа в этих местах пожухла и ссохлась. Я сделал осторожный шаг в его сторону; Уолтер двигался рядом. При этом я пытался разглядеть человека, который с каждым моим шагом отступал в деревья, облекаясь темнотой.

И вот он исчез окончательно. Рык Уолтера прекратился. Он приблизился к месту, где недавно стояла фигура, и обнюхал там землю. Запах ему определенно не понравился, судя по тому, как он сморщил нос и провел языком по губам, словно пытаясь избавиться от чего-то неприятного. Я шаг за шагом прошел пролесок до самой его границы, но так никого и не заметил. И мотора никто не заводил. Тишина и покой.

От берега мы направились к дому, при этом Уолтер всю дорогу жался ко мне, приостанавливаясь лишь с тем, чтобы вглядеться в деревья слева от нас. Зубы его были чуть оскалены, как будто он выжидал приближения какой-то покуда еще неведомой угрозы.

Утром я поехал в Линн. Синее чистое небо смотрелось совсем по-летнему, только лиственные деревья стояли голые, а рабочие, занятые нескончаемой прокладкой скоростной магистрали, были сплошь в свитерах с капюшонами и толстых перчатках, чтобы как-то отгонять холод. Дорогой я пил кофе и слушал альбом североафриканских песен протеста. За это на меня неодобрительно покосились на заправке в Нью-Гемпшире: песни «Клэш», гремящие на арабском языке, там явно сочли чем-то непатриотичным. Между тем песни как-то отвлекали меня от мыслей насчет фигуры, маячившей накануне в пролеске Ферри-Бич. Припоминание о ней вызывало странный отклик, как будто бы я углядел нечто, чего видеть был не должен, или же нарушил какое-то табу. Странность в том, что та фигура показалась мне чуть ли не знакомой, словно я наконец встретил какого-то дальнего, седьмая вода на киселе, родственника или троюродного кузена, о котором прежде был наслышан, но все никак не удавалось с ним повстречаться.

С федеральной автострады я свернул на Первое шоссе (уродливый участок бесконтрольной коммерческой застройки, каких довольно много на северо-востоке), затем на Северное шоссе 107 (тоже немногим лучше), и так через Ревир и Согус выехал на Линн. Справа я оставил «Уилабратор» — завод-гигант по переработке отходов, — а затем «Джи И Эвиэйшн», одно из основных здешних предприятий. Пейзаж на въезде в Линн крапили стоянки подержанных машин и участки под застройку, а с фонарных столбов всем въезжающим приветственно помахивали звездно-полосатые флаги (каждый — дар одной из действующих в городе фирм). «Элдрич и партнеры» среди них не значился — нехитрый вывод, который я сделал, едва подъехав к их офису. Особо преуспевающей эта контора, занимающая пару верхних этажей серого уродливого здания, явно не являлась. Само здание с дерзким видом воинственной дворняги корячилось посреди квартала. Окна здесь чистились невесть когда, и уж совсем неизвестно, когда освежалось литье некогда золотистых букв на дощечке, возвещающей о присутствии здесь юристов. Строение было утиснуто между баром «Таллиз» (место само по себе настолько аскетичное, что возвели его, видимо, для противостояния вражеской осаде), и серо-зелеными типовыми домами, где в нижних этажах располагались различные заведения: маникюрный салон, магазин «Ангкор мультисервисез» с вывеской на камбоджийском, а также мексиканский ресторан с зазывным приглашением отведать буритос, тортас и такое. В конце квартала стоял еще один бар, в сравнении с которым невзрачный «Таллиз» смотрелся творением Гауди. Этот состоял просто из входа, двух окошек и еще названия над входом, намалеванного, вероятно, с нешуточного бодуна за стакан спасительного пойла, от которого рука перестает наконец трястись трясом.