Невѣста „1-го Апрѣля“ - страница 25

Пословица говорить: „горе замѣняетъ общество“. Очень рѣдко, чтобы въ большомъ горѣ слишкомъ сильно чувствовалось одиночество. Для Мишеля его

великая печаль мало-по-малу сгладилась; хуже того, она уменьшилась, она сократилась до ничтожныхъ размѣровъ, какъ кошмаръ, котораго стыдятся при свѣтѣ. Она сдѣлалась глухой болью, въ которой не любятъ сознаваться, старой раной, которой давно пора бы уже зажить.

Когда же она исчезла вполнѣ, ничто ее не замѣнило въ томъ сердцѣ, въ которомъ она такъ долго преобладала. И вотъ теперь даже очарованіе прошлаго, очарованіе, сохранившееся неизвѣстно какъ и неизвѣстно зачѣмъ, вопреки всѣмъ испытаніямъ, разсѣялось, какъ и все остальное. Отъ этого Мишель почувствовалъ сожалѣніе, испытываемое иногда, когда бросаешь завядшіе цвѣты, которыми больше не дорожишь, но нѣкогда бывшіе очень цѣнными и дорогими сердцу. И ничто не залѣчило горечь этого послѣдняго разочарованія.

Оставалась возможная надежда на радость труда, которому отдаешься. Но ее пріобрѣтаешь только цѣною выдержанной дѣятельности, постояннымъ напряженіемъ умственныхъ способностей, привычка къ которому однако теряется отъ странствованій по свѣту. Къ тому же для чего собственно работать? Если работа не вызывается необходимостью обезпечить насущный хлѣбъ, нужно, чтобы она имѣла цѣлью удовлетвореніе честолюбія, или осуществленіе идеала красоты, или достиженія пользы, ну, а Мишель владѣлъ достаточнымъ состояніемъ, мало безпокоился о мнѣніи своихъ современниковъ и еще того меньше о мнѣніи потомства, затѣмъ и самое важное, онъ сомнѣвался въ своихъ силахъ для выполненія предпринятаго имъ историческаго труда.

Слѣдовало ли ее писать такою, какой онъ ее задумалъ по документамъ, собраннымъ имъ, его исторію Хеттовъ, народа, таинственная судьба котораго привлекала его воображеніе и слѣды котораго онъ терпѣливо искалъ въ прахѣ исчезнувшаго міра, отыскивая эти слѣды въ Египтѣ, Сиріи, Западной Азіи, находя ихъ въ Европѣ, смѣшавшимися со слѣдами знаменитыхъ и малоизвѣстныхъ Пелазговъ, скользящихъ неясною тѣнью среди самыхъ древнихъ воспоминаній античнаго міра.

Писать газетныя статьи или обозрѣнія, романы, это значить стремиться развлечь нѣсколькихъ праздныхъ людей, послѣ того, какъ развлекся самъ; писать книгу, заслуживающую этого названія и въ особенности историческую книгу, это объявить себя могущимъ участвовать въ извѣстной степени въ построенiи зданія человѣческаго знанія сообщеніемъ фактовъ, до того неизвѣстныхъ, или ихъ толкованіемъ. Такова именно была теорія Мишеля, а такъ какъ одинокая жизнь отчасти давала ложное освѣщеніе или экзальтировала его идеи, онъ находилъ въ подобномъ желаніи большую и слишкомъ требовательную гордость, вмѣсто того, чтобы видѣть въ этомъ усиліе большого мужества, умѣющаго быть скромнымъ.

Одна милая особа XVIII столѣтія сказала, что скромность есть безсиліе ума. Есть нѣкоторая опасность въ принятіи этой мысли за общее правило: это было бы лишней поддержкой суетности и тщеславію; однако извѣстно, что преувеличенное недовѣріе къ себѣ самому удерживаетъ или охлаждаетъ всякій восторженный порывъ къ идеальному стремленію и заключаетъ въ себѣ часто недостатокъ энергіи, заставляющій считать себя неспособнымъ докончить начатое дѣло, потому что боишься безсознательно не только той суммы усилій, которая потребуется для его окончанія, но даже для того, чтобы взяться за дѣло.

Это безсиліе ума чувствовалось въ колебаніяхъ Мишеля; и къ тому же съ литературнымъ произведеніемъ, которое авторъ задумалъ, бываетъ, какъ съ надеждами, которыми утѣшаешься: все какъ будто боишься за нихъ; если у автора есть литературный опытъ или если онъ уже знаетъ жизнь, то онъ невольно опасается, какъ бы большая законченность и реальность того, что осуществлено, не разсѣяли ту нѣжную прелесть, которая обволакиваетъ его замыселъ, и не задержали бы его свободный полетъ.

Треморъ, однако, чувствовалъ, что спокойная и регулярная жизнь могла побудить его сдѣлать попытку; но, хотя онъ не находилъ болѣе прежняго удовольствія въ дальнихъ странствованіяхъ, онъ все же не умѣлъ отъ нихъ отказаться.