Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России - страница 24
Люди, которые послали Зуру умирать, учли этот тонкий психологический нюанс. Они купили ей билет в оба конца и дали надежду на выход.
«27 октября, — думает Зура, — я буду дома, и все останется позади».
В чем-то она была права — 27 октября для Зуры действительно все осталось позади.
Бисултанова Марина Небиюллаевна родилась 21 декабря 1983 года, зарегистрирована в селе Беркат-Юрт Чеченской республики. Долгое время жила в Азербайджане. Семья — отец, мать, две сестры.
Именно она стала одной из сенсаций «Норд-Оста». Информационные агентства наперебой сообщали: среди женщин-камикадзе есть блондинка. Возможно, славянка. Но это не так. Она — самая что ни на есть чеченка. Роскошные карие глаза и белокурые волосы. Такой она была, Марина Бисултанова.
Я еду к ее родителям, по-настоящему переживая. Вздрагиваю и прихожу в себя, лишь когда моя машина, подняв страшный рев и выбрасывая из-под колес комья грязи, начинает буксовать, завязнув посреди чеченского села Беркат-Юрт. Спрашиваю у прохожих улицу, дом, фамилию — никто не слышал, никто не знает. Позже выяснится, что жили они здесь всего-то год. Переселенцы.
Зато, услышав фамилию Бисултановых, помрачнел глава сельсовета. И, поколебавшись, дал мне провожатую: «Только много не рассказывайте, по какому делу вы сюда приехали».
Заброшенный дом на окраине села.
Подъезжая к нему, моя спутница — дочь главы сельсовета — вдруг становится разговорчивой.
— Я знала Марину лично.
— Тогда скажи, почему она пошла на такое?
— Она замужем была, знаете? Нет? Вот в чем вся причина. Ее отец от мужа увозил, прятал, да все без толку. За ней сюда уже приезжали на машине несколько раз. Со скандалами. Угрожали, что все равно заберут туда.
— Куда?
— Не мое это дело. Знаю, что это были опасные люди, нехорошие. Марина мучилась оттого, что они ее не оставляли в покое. Плакала…
И вдруг, подумав:
— Красивая она была и слишком молодая, вот что…
Так же неожиданно, как заговорила, девушка замолкает. Мы выходим из машины и идем к дому. Никакой дорожки, газона. Кругом — весенняя грязь. Дверь открывается, и на пороге появляется невысокий мужчина с намечающейся лысиной, сухонький, но все равно красивый.
Смотрю на него и узнаю глаза Марины — роскошные, чайного цвета, причудливого восточного разреза. Услышав о том, что я приехала поговорить о его дочери, он вздрагивает, но все-таки предлагает зайти в дом.
Деревянный пол, старый диван, большой обеденный стол в середине комнаты. Из каждого угла выглядывает нищета. Я сажусь на диван. Мне неловко.
Наби, так зовут отца Марины, нервничает, у него дрожат руки, когда я даю ему листки с фотографиями дочери: живой — там, где на документах, и мертвой — уже после всего. Он надевает очки с толстыми стеклами, тут же их роняет. Зовет жену, и вот они вместе смотрят на снимки.
— Это наша, — словно выдавливая из себя слова, произносит он. Закрывает лицо руками и беззвучно трясется. Наби в первый раз увидел свою дочь после того сентябрьского дня, когда ее забрали.
Отец увидел свою дочь мертвой. С растрепанными волосами, которые он раньше заплетал в косы. С полуоткрытыми глазами, в которых застыли крик и отчаяние. С полуоткрытым ртом, который в последний момент жадно искал воздух, но находил газ.
— Марина, девочка моя! — кричит мать. Выбегает из комнаты и начинает, словно раненая волчица, носиться по дому. Крики, слезы, проклятия.
— Сука! — вдруг произносит Небиюлла. — Все-таки увела ее… Забрала…
Он просит у меня папку с лицами убитых. Судорожно перелистывает, кого-то узнает, но самого главного человека, которого искал, так и не находит.
— Это точно все, кто там был?
— Это все, кто был уничтожен российским спецназом. Тех, кто был, но убежал, мы не узнаем.
— Ее там не было — сучка… — Мне кажется, что он сейчас расплачется. Его руки не находят покоя — касаются то лица, то очков, лежащих на столе, то скатерти.
— Кого не было?
— Той, что забрала ее у нас. Той, что ходила за ней по пятам и не оставляла ее ни на минуту.