Невесты Аллаха; Лица и судьбы всех женщин-шахидок, взорвавшихся в России - страница 26

— Дочь свою я там не нашел. Я пошел по адресам, где обитают ваххабиты. Их адреса я узнал случайно, — поправляется он. — Ничего, никаких следов. Тогда я вернулся в Чечню. На пятый день мне принесли ее юбку, кофту, в которые она была одета, и еще записку. В ней Марина написала: «Дорогие мама и папа! Я уехала в Баку за товаром, вернусь через 10 дней. Мамочка, папочка, я вас очень люблю! Знайте, что я всегда рядом с вами, что бы ни произошло. Марина». Я искал ее, честное слово. Искал бендершу Виталиеву, которая вербовала девочек. Ничего. Поехал в Баку, но и там все пусто. Вернулся в Чечню, стал наводить справки. Выяснил только, что в октябре дочку видели вместе с полной женщиной в машине, которая ехала по Старопромысловскому шоссе. За рулем был человек в милицейской форме. Их остановили, они показали пропуск, и их пропустили. А потом случился теракт… Мы боялись даже думать. Я был тогда в Баку и нашел список террористов в Интернете. Мне стало плохо, я понял, что это все. Это конец надежде.

— Наби, если вы говорите, что ее похитили, почему вы так боитесь назвать этих людей? Людей, похитивших вашу дочь.

Он молчит. Ему тяжело дается это молчание, но он держит эмоции под контролем.

— Ну хорошо, а как ее забрали?

Послушайте, что говорит мне отец, полчаса назад утверждавший, что его не было дома, когда за дочерью приехали люди.

— Как дело было: они приехали, поставили во двор машину, зашли и говорят: мы ее заберем. Мы говорим, что никуда ее не отдадим. Марина говорит: я останусь с мамой. — Наби заводится все больше. — А он: «Мы что, маленькие, что ли, чтобы маму с папой слушать? Что значит — хочу или не хочу, когда тебе говорят НАДО». — Наби переходит на крик. — Все, говорят, пойдем — и стали ее в машину сажать.

— Что это за люди были?

— Ваххабиты… — просто отвечает он. — Кто же еще?

— Так почему же она все-таки села к ним в машину?

— Знаете, может быть, ее шантажировали. Угрожали. Чем? — Наби замолкает, видимо обдумывая то, что только что произнес. — Могли тем, что это они оплатили наш переезд сюда, и дорогу, и визы. У этого Арсланбека были очень хорошие связи в российском МВД. Может, ей обещали деньги. Большие деньги. А может, ее никто и не спрашивал… — осторожничает Наби, боясь, как бы своей осведомленностью не выдать себя самого с потрохами.

Мы замолкаем. Я — потому, что слишком многое узнала сегодня. Потому что видела, как на моих глазах родители разыгрывали драму — со слезами, истериками, утверждениями о полной неосведомленности и непричастности. Я замолкаю, потому что понимаю. — Они лгут. Они — потому что понимают, что я понимаю. Как все нелепо.

— Она была такой девочкой — доброй, нежной, отзывчивой. Так животных любила и детей маленьких.

— А своих у нее еще не было?

— Так ей же девятнадцать всего. Она совсем молоденькая была. Братиков любила, сестричек, она как ребенок была — веселая… наивная…

Они сидят передо мной, родители, позволившие своей дочери уехать. Отдавшие насовсем трогательную хорошенькую девочку, которая плакала и билась в истерике ПЯТЬ дней, зная, куда ей придется ехать. И они — Наби и его жена — знали, куда через пять дней уедет их дочь.

Знали и молчали. Лишь отобрали часы — зная, что там, в Москве, эти девочки, которые соберутся на стадионе «Лужники», наденут на правую руку часики. Чтобы по ним определить, кто есть кто, отличить друг дружку в толпе.

Эти часики на правой руке — их опознавательный знак. Знак принадлежности к определенному сообществу.

А ведь как она просила их о помощи! Своих собственных родителей. Теперь, вспоминая об этом, Наби плачет, отворачиваясь, чтобы вытереть слезы.

— Она хватала за руку мать, когда ей приказывали сесть в машину. Рыдала… Спрятаться хотела, убежать…

Марина надеялась вернуться, но все же прощалась с ними — в записке: «Я люблю вас, что бы ни случилось».

Разве не ясно, что это — прощание?

А они — струсили. Не смогли вытащить, отвоевать. Наверное, потому, что сами увязли во всем этом дерьме.

Информация, которую узнаю позже: Наби Бисултанов — один из членов ваххабитской структуры, не идейный боевик, нет — просто маленький человек, работавший то ли курьером при перевозке денет то ли просто каким-то связным. Когда он пытался отойти от своего нелегального прошлого, ему не дали сделать это просто так. Наби за все расплатился любимой дочерью. Ее забрали, как только она стала взрослеть и хорошеть. Взял «в жены» один. Потом, попользовавшись, отдал своему другу. А папа молчал. Папа был слишком мелкой пешкой в этой большой шахматной игре.