Невидимая птица - страница 9
От стола на золотом паркете
словно тень огромного кольца.
Каждый раз, когда на этом свете
бьются в общей радости сердца,
ты еще дороже мне. И ближе
даже то, что разделило нас.
Странно сознавать, что ты в Париже,
той же ночью, в тот же час
слышишь тот же голос из эфира:
С Новым Годом … Тонкий бой часов…
И далеким благовестом мира –
звон цимбальный, еле уловимый,
страсбургских колоколов.
С новым счастьем, друг любимый.
«Я помню о тебе, Татьяна…»
Я помню о тебе, Татьяна…
Во мне еще жива любовь.
Но, как за чтением романа,
тревожна мысль, спокойна кровь.
Я разуверилась во многом,
скупее слезы и слова –
что это: гибель, благодать?
Теперь, когда над эпилогом
уже склонилась голова,
чего еще от жизни ждать…
Скажи, какого откровенья,
каких мучительных побед?
Любви бесплодны вдохновенья.
От них остался темный след:
жуть суеверий, снов, гаданий,
да ворох писем и бумаг…
И яд мечты о том свиданьи,
когда скажу спокойно я:
Прощай, мой друг. Прости, мой враг.
Сегодня очередь моя.
«Мы больше ни о чем не говорим…»
Мы больше ни о чем не говорим.
Нам безразлично все и жалко всех.
От жалости мы часто лжем другим
(утешить этих, не обидеть тех –
Какой же грех?)
От безразличия мы лжем себе:
нет правды в мире, смысла нет в борьбе –
о чем же спор?
Спор о любви. Той, что для всех одна.
Той, что боролась с нами за свободу.
Как можно жить, когда идет она
в слезах, в лохмотьях, ночью, в непогоду
на горе и позор…
Луч солнца из тюремного окна,
твой поднятый навстречу солнцу взор,
чуть дрогнувшая на плече рука –
совсем не бред…
и далеко не вздор
страх одиночества и смертная тоска
по тем, с кем оборвался разговор.
«Будьте вежливы с цветами…»
Будьте вежливы с цветами,
с насекомыми, с мечтами,
с книгой, со сковородой,
с музыкой, машиной.
Будьте вежливы с водой,
с горною вершиной.
С лампой, звездами, луной…
Будьте вежливы с женой,
с кошкой, с проституткой…
Будьте осторожны с шуткой.
Равнодушные к судьбе,
будьте вежливы в борьбе
за существованье…
Будьте сдержанны: прощанье
с тем, кто тяготится вами,
только повод к раздраженью.
Будьте вежливы с цветами:
с розой, ландышем, сиренью.
ФЕВРАЛЬ
«Иди, мой друг. Господь с тобою…»
Иди, мой друг. Господь с тобою.
Прости. Иди своим путем.
Я с несговорчивой судьбою
останусь. Долго ли теперь…
Мелькнуло небо голубое
улыбкою перед дождем
и скрылось…
Мне не счесть потерь.
Не счесть надежд и вдохновений
непостоянных, как февраль,
стыдливых, как прикосновенье,
как слезы тех, кого не жаль.
Кто их узнает, эти складки
морщин у светлых глаз твоих?
Иди без страха, без оглядки
(дождь притаился и затих).
Разлука будет вечно длиться.
Но вечность не страшнее дня,
в котором нечему случиться…
Прости. Я научусь молиться
за тех, кто не любил меня.
«Защищенность комнаты ночной…»
Защищенность комнаты ночной
– с улицы глухое грохотанье –
это жизнь, а за твоей стеной
смертников бессильное метанье.
В темноте как будто пульсом бьется
мысль без слов – она слышна в тиши.
Суть твоей, такой живой души,
кажется, мечтанием зовется.
Ты ведешь с собою разговор
иногда часами, до рассвета…
В отраженье деревянных штор
чередуется полоска света
с очень ровною полоской тени.
В полном одиночестве своем,
чуждый всем – ты близок мне во всем,
где надежды нет и нет сомнений.
«С непостижимой уму быстротой…»
С непостижимой уму быстротой
в памяти стерлись война и победа.
Стихла тревога, заглохли восторги…
В Англии умер Георгий Шестой,
добрый Георгий.
Завтра хоронят монарха (и деда,
мужа и сына, брата, отца).
Завтра взойдет на престол королева
Елизавета…
Это история – нет в ней конца.
На фотографии, первая слева,
женщина в трауре. В скромной печали,
в будничной, вдовьей, покорной тоске.
Еле сквозит из-под черной вуали
профиль еще молодого лица…
А под перчаткой, на полной руке
два обручальных кольца.
«Если это последние слезы…»
Если это последние слезы,
если это прощальная весть,
значит то, что любили мы, все-таки есть.
На камине осыпались чайные розы
грудой мягких, живых лепестков…
А напротив, в отеле, за каждым окном
обрывается счастьем коротким и сном
суета и тоска бедняков.
Если можно простить, умирая,
если сердце щадит нищета,
значит то, чему верили мы, не мечта,
не обман, а сложнейшая правда – такая
о которой, по-своему, помнит поэт.