Невидимый мир - страница 3
Проблема творческих возможностей духа, его жизнестойкости очень важна и для самого автора. Автобиографическая повесть показывает, насколько близки писателю нравственные искания его героев. Он тоже в непрекращающейся борьбе за «стройность сознания» — за установление гармонической связи с жизнью: «Скромный и внутренне гармоничный человек получает, и притом самым естественным образом, куда более дорогую награду, чем тот, кто как нож врезается в жизнь».
«Дорогой награды», по мнению писателя, достоин каждый, для кого, как и для героя «Сомнений», «мир начинается с отдельного человека». В самой действительности писатель старается открыть такие ситуации и характеры, которые выявили бы социальные, психологические, культурные «опоры», позволяющие личности не только выстоять, но и совершенствоваться во все усложняющемся мире. Болгарская критика встретила повесть с интересом, отметив умение писателя на сложном, углубленно-психологическом материале выявить связь нравственного с социальным.
И действительно, по твердому убеждению писателя, высший мир духовных и нравственных ценностей — один из важнейших факторов развития не только нашего человека, но и нашего социалистического общества. Это делает творчество Д. Коруджиева особенно актуальным и жизненным.
Н. Смирнова
РАССКАЗЫ
Склероз
Петрову первому пришла в голову эта идея… Оставалось четыре месяца до ухода на пенсию. Солнечное утро почему-то показалось ему воскресным. Может быть, потому что в окно было видно, как мальчуган в белой рубашке, прижав к груди две порожние баночки из-под простокваши, переходит трамвайную линию на улице Графа Игнатиева. Петров внезапно ощутил позабытое прикосновение большой зеленоватой вазы — когда-то и он вот так же прижимал ее к груди; заслышал праздничный колокольный звон своего детства, шелест материнского платья.
— Интересно, как там барышня Сарыкова? — сказал он вечером жене. — Кажется, она еще жива.
Жена проверяла контрольные по алгебре и как раз в тот самый момент с удовольствием выводила двойку в тетради ученика, относительно которого заранее была убеждена, что он ничего не знает.
С того дня у Петрова появилась привычка разглядывать на улице малышей — их короткие штанишки, порванные сандалики, запачканные кулачки. Постепенно освобождаясь от всепоглощающих мыслей о служебных обязанностях, он с изумлением открывал чудесный, когда-то его собственный, но давно забытый мир. И все это сопровождалось смутным чувством вины, усиливавшимся каждый раз, когда увиденное невольно вызывало в памяти барышню Сарыкову — его первую учительницу.
Вспоминалось, как она стояла между первыми партами, опершись на правую ногу, вспоминалось ее узкое лицо — естественно завершавшее сухощавую фигуру, посмуглевшее под солнцем школьного двора, где она наблюдала за своими подопечными. В такие мгновения Петрову делалось грустно, и все-таки он почему-то чувствовал себя счастливым…
До ухода на пенсию осталось совсем мало. Однажды вечером он отыскал в телефонном справочнике номер своего бывшего одноклассника, которого последний раз встретил на улице случайно пять лет назад.
— Здравствуй, Жорж. — Одноклассник почти тотчас узнал его. — Рад тебя слышать.
— Извини за беспокойство, — сказал Петров. — Как дома?
Они долго расспрашивали друг друга о женах, замужних дочерях, внуках, долго, очень долго, прежде чем перейти наконец к сути разговора, — два пожилых прекрасно воспитанных человека с мягкими голосами, готовых в любую минуту извиниться и распрощаться, произносящих вежливые, приятные слова; два человека, связанных чем-то глубинным, изначальным. И даже внешне это проявлялось в одинаковой приглаженности поределых прядок, в одинаковой моложавости фигур, в тяжеловатых тонах и изящных формах старой мебели, заполнявшей одинаковые трехкомнатные квартиры.
— У меня к тебе предложение. — Петров совершенно точно уловил момент, когда взаимная внимательность грозила превратиться в нечто прямо противоположное — во взаимную досаду и недовольство. — Помнишь нашу учительницу, барышню Сарыкову?
— Да, — неожиданно разволновавшись, отозвался одноклассник.