Нейро-панк (СИ) - страница 12
«Это я сам, - напомнил себе Соломон, мучаясь одышкой, но упрямо не сбавляя темпа, - «Бейли» - это не фальшивая маска, которую я ношу подобно Лью или прочим, страдающим от внутренней пустоты и одиночества, «Бейли» - это просто механизация моих же чувств, невидимый аппарат, позволяющий избегать дополнительных соблазнов, этакая внешняя толстая…»
Дверь кабинета Бароссы была открыта, так что Соломон вошел без стука, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Внутри было просторно, чисто, пахло мятными леденцами и, почему-то, старыми коврами, хотя ковров здесь никогда не было, только благородное лакированное дерево, сталь и пластик.
- Баросса!
- Чего кричишь? Заходи, Соломон. Ты что, поставил себе нейро-модуль астматика?.. Ах, поднимался быстро… Заходи, говорю.
Баросса стоял у окна, заложив руки за спину, и разглядывал что-то на улице. Соломон встал по левую руку от него и тоже посмотрел за стекло, но ничего толком не увидел.
Улицы Фуджитсу, прямые и знакомые, смотреть на них не интереснее, чем разглядывать какие-нибудь безымянные кости в медицинском атласе. По улицам двигались автомобили. Не мчались, как в телевизионной рекламе, а тянулись один за другим унылой серо-сине-зеленой вереницей. Грязный туман, поднявшийся к обеду, не смог поглотить их – и теперь они, выныривая в просветах и вновь пропадая, казались какими-то странными механизмами, которые сам город извергает из асфальта, его внутренними шестеренками, чью работу невозможно понять или настроить.
- Видишь? – Баросса указал на что-то внизу пальцем с аккуратным и красивым ногтем, - На углу? Уже в третий раз.
Соломон присмотрелся, и сам заметил. На углу, возле самого участка Транс-Пола, крутилась одинокая фигура в плаще, а над ней трепетали грязно-белые крылья. Нет, понял он, не крылья, а крошечный транспарант.
- Вижу. Пикетчик какой-то. Но что написано, не разберу.
- Там написано – «Гетеросексуалы не хуже гомосексуалов», - устало сказал Баросса, - Представляешь? В третий раз. Этот парень определенно напрашивается. Знаешь, я ведь достаточно либерален, но всему должен быть предел. Если он…
- Я как раз только что видел детектива из отдела нравственных преступлений. Или из контрабандного… - вспомнил Соломон, но тут же перебил сам себя, - Да и черт с ним!.. Не в нем дело.
- А в ком?
- Эмпирей Тодд. Помнишь такого?
- Помню такого, - тяжело и мягко сказал Баросса, отворачиваясь от окна, - И что же?
- Этот твой Эмпирей Тодд заявился ко мне. После того, как ты его отшил. Очень мило с твоей стороны.
- Он действовал мне на нервы. Ужасно жалок.
- Это верно, от одного его взгляда хочется вымыться с мылом. Но он обратился в Транс-Пол, и мы обязаны помочь ему.
- Однако не поможем, - заметил спокойно Баросса, - Не сможем. Видишь ли, дорогой мой Соломон, дело тут гиблое, и заниматься им я смысла не вижу. Если хочешь, бери его, я и слова не скажу. Он твой со всеми своими трепыхающимися медузьими потрохами, этот Эмпирей Тодд.
Детектив Баросса был спокоен, собран и немного насмешлив. Он всегда был спокоен, собран и немного насмешлив. На окружающих он взирал с высоты двухметрового роста, а торс был столь широк в плечах, что Соломон всякий раз гадал, сколько денег из жалованья Бароссы идет на портного – в ателье Фуджитсу подобных моделей просто не могло существовать.
Вместе с тем, Баросса был отличным детективом, и свой большой кабинет с деревянными панелями и огромным окном занимал по праву. Тем, кто знал его мало, он часто казался медлительным, даже сонным, совсем не тот образец детектива, что показывают по телевизору, но впечатление это было обманчивым. Баросса обладал превосходным чутьем, а еще – прекрасным интеллектом, гибким и сильным, как анаконда. Подчас преступник даже не успевал понять, что произошло – а хватка Бароссы уже делала невозможным любое сопротивление. Медлительность его была медлительностью особого свойства, фактически, это была замедленная и текучая энергичность, контролируемый, почти замерзший, водопад силы.
Кроме того, Баросса использовал базовую нейро-модель «Фридрих». Столь же старомодная, как и «Бейли» Соломона, она сумела остаться вечной классикой, так что ее обладатели могли в некоторой мере считать себя аристократами – ведь с производства та давно была снята. Впрочем, Баросса использовал своего «Фридриха» без пиетета, считая лишь удобным и функциональным подспорьем, а медлительная царственность его движений диктовалась скорее габаритами тела, чем ощущением собственного превосходства. Разговаривая с кем-то, Баросса имел привычку разглядывать собеседника с выражением насмешливого недоумения – как преподаватель выслушивает утомительного, но забавного в своей безграмотности студента.