Неземля - страница 2
Сердце рвется в клочья и больше не умирает.
Я куплю котелок на голову, то есть шляпу,
Также зонтик, и больше не буду плакать.
Я отсюда, говорит человек, погляди, паскуда,
Ибо я ненавижу снег и взыскую чуда…
Ты, ваще, отвечает Город, собирай манатки,
У тебя сапоги в заплатках, а сердце в пятках,
Ишь чего возжаждал — вечные выходные,
English breakfast и кровавые отбивные,
У тебя гниль в жабрах, солитер в кишках, сыпь в горле,
Ты, ваще и не человек, а какой-то Горлум…
Так ползи во тьму с дурной своей парасолькой,
Там твоя Солянка крепко тебя посолит,
Там твоя Полянка сходит с тобой на пьянку,
Так ступай, о волынщик, играющий на тальянке!
Не забудь, говорит Город, теплей одеться,
Там уже метет так, что и не надейся…
«Рыба в омуте плеснет…»
Рыба в омуте плеснет,
веткой дерево махнет,
скрипнет гравий под ногой —
не печалься, дорогой.
Стынет чайник на столе,
кто-то ходит по земле,
кто-то с веток воду льет,
спать ребенку не дает.
Расшумелись как на грех
абрикосы и орех,
а в ночных морях кефаль
тусклым взглядом смотрит вдаль.
Не печалься, милый мой, —
я сейчас приду домой,
чтобы тот, кто здесь ходил,
нас с тобой не разбудил.
Видишь, он бредет в траву,
где бурьян цветет во рву,
мимо дома, мимо сна,
мимо нашего окна.
«О чем ты плачешь, бедный гой…»
О чем ты плачешь, бедный гой, — июльский зной что мед,
А ты, небритый и нагой, каких бежишь тенет?
Уходит вдаль бульвар, пропах густым сияньем лип,
И облака горячий пах к акации прилип.
Мерцает водяная пыль на городских часах,
И горлиц любострастный пыл вскипает в небесах…
Ужель в дегтярную жару тебе не по нутру,
Что город синий поутру и алый ввечеру,
Что парус роется, кренясь, в соленом неглиже,
И ты сидишь, как некий князь, весь в золотой парше?
О чем я плачу, не пойму, но ведаю кому —
Я плачу Господу в суму и городу всему,
Кому я плачу, бедный гой, мишигинер аскет,
О том, что жизни нет другой, и этой — тоже нет.
С небес течет густая мгла, стекает, как смола,
И молодость моя прошла, и жизнь моя прошла,
И ветр пылающий бежит из черноты степной —
О сжалься, Господи, скажи — что делаешь со мной!
Свалялся тополиный пух, вечерний свет потух,
И к ночи повелитель мух выводит трех старух.
Идут, бредут мешки костей, корявые тела,
А та, что тащится в хвосте, любовь моя была.
ПРО ЖУКА
Сиди себе в саду под сенью влажных кущ
За праздничной едою,
И не гляди туда, где копошится хрущ
Личинкой в перегное.
Ты помидоры ешь, и хлеб, и колбасу,
Ты зелень ешь и сало
И отгоняешь прочь ленивую осу
От краешка бокала.
Он корчился во тьме и корни грыз травы,
И не желал иную пищу,
Но вот он вбился в свод ударом головы
И вышиб это днище.
Он белый и слепой, его никто не ест,
А лишь глазастых тварей,
Но он встает, чуть тронет Божий перст
Запущенный гербарий.
Он будет майский жук, когда придет в себя,
Порвав свои оковы,
Он отрастит крыла (прощай, семья)
Из кожного покрова,
Он станет сам собой, и в дальние края,
Бежит он дикий и суровый…
* * *
Иоанн ступает по горячему песку,
Сидит на горячем холме,
Подтирается черт-те чем (скорее всего, плоским камнем),
Ест Бог знает что
(Скорее всего, саранчу, но не побрезговал бы и хрущом),
И вкусовые пристрастия здесь ни при чем —
Ему просто не до того.
Ему надо успеть все обдумать — какая уж тут еда?
У него болит голова,
Особенно в области третьего шейного позвонка.
Зной воздвигает свои зеркала,
Утюжит волны песка,
Иоанн замечает жука…
— Съешь меня, — говорит жук, — чем я хуже твоих акрид?
Я, — говорит, — точно ангел, чешуекрыл,
Жесткокрыл я, — говорит, — меднообут, рогат…
Я, мол, сюда летел над страшной водой,
Волны лизали мои надкрылья, ветер трепал,
Звездная соль, — говорит, — блестит на моих крылах…
— Вижу, — говорит Иоанн, — грозен ты и красив,
Смертен и слаб, фасеточен и умен…
Еще я вижу, как вдалеке встает
Чудный город, в который нам нет пути,
Белые камни, плющ ползет по стене,
Ветер шумит в оливах, лижет траву…
Третью ночь я вижу его во сне,
Третий день он мерещится наяву…
Извини, — говорит, — голова у меня болит,
Шея болит вот здесь, должно быть, ее отлежал
Вон на том жестком камне, не волнуйся, это пройдет,
Соль разъела глаза, — говорит, — язык мой распух…
Видишь, — говорит Иоанн, — солнце ушло в зенит,