Нежданно-негаданно - страница 12

— Дам, дам. Сегодня же, отец. Да ты еще поживешь, мало ли чего бывает.

— Я не умираю, но повидаться надо.

Егору вспомнилось, как ударило сторожиху Агафью два раза подряд, и преставилась она через день.

А сыновья хороши: не приехали… На работе задержали. Сыновья… псы, а не сыновья. На что мой Гришка пьяница, да он на брюхе бы приполз, про Андрюху я уж не говорю.

От мыслей о бабке Агафье ему опять стало хуже. Вспомнились ее мордастые сыновья — оба, лица их начали перед ним кружиться, вертеться, ржать во все горло, а во рту у обоих зубы стальные, и глаза блестят. «Ха-ха-ха», — раскрывают они рты. Потом рожи исчезли. Его начало приподнимать вверх, руки заводить за спину, голову сдавило. В избу вошла во всем белом Авдотья, кланяется, улыбается. «Сейчас Генушка зайдет», — говорит. Забегает Генка, Егор Кузьмич протягивает руки, но Генка не идет, улыбается и не идет. Мотает в стороны головой, смеется.

«Гена, внучек, что же ты не подходишь ко мне, боишься, забыл старика…» Генка исчезает, темно стало…

Андрей и Григорий увидели, как отца вытянуло на кровати и нижнюю часть лица повело в сторону. Он издал непонятный звук.

«Второй раз ударило», — пронеслось у Андрея.

— Отец! Отец! Ты слышишь меня? — наклонился он.

Но в это время Егор Кузьмич ничего не слышал и не видел.

Григорий стоял и плакал.

Андрею стало страшно, что отец уходит, он выскочил на улицу, бросился к машине, успев крикнуть Григорию:

— Я за врачихой.

…Андрей привез врачиху, она посмотрела на Егора Кузьмича, покачала головой. «Покой ему нужен», — сказала, а после в сенях говорила Андрею, что паралич почти убил старика намертво — не отойдет!

…Егор Кузьмич не мог ни звука произнести, ни пальцем шевельнуть, даже век поднять, но он улавливал обрывками, как уже все соседи приходили прощаться, как с покойником. Авдотья причитала у изголовья. Сознание от обиды и немощи снова терялось, тяжелы ему были эти панихидные прощания. Только один Ермил, хоть и тронутым его считают, а лучше других, молвил: «Навестить пришел, Гришенька, батюшку твоего, но прощаться я не стану. Вижу, что он еще чувствует нас православных, да он, может, еще и выживет, — не так легко наповал-то его свалить… станем надеяться на поправку. Не обессудь, Егор Кузьмич», — сказал, словно сил влил.

Назавтра тяжесть начала медленно сползать, к ногам откатываться, голове легче стало, он почувствовал себя, избу, приподнял веки, свет увидел, людей.

«Да что это мы, ослы такие! — взбесился внутренне дежуривший у койки Григорий. — Отец в чувстве, смотрит, а тут прощаются с ним, куксятся».

— Отец, дорогой, лучше тебе?

Егор Кузьмич прикрыл веки и открыл снова, значит, «Да» сказал. Григорий, радуясь, бросился целовать отца. В это время влетел в двери Геннадий, сбросил одежду на лавку у порога.

— Здравствуйте, — сказал. Поцеловал Авдотью, подошел к койке, склонился к Егору Кузьмичу.

— Деда, здравствуй. Я приехал по твоему зову. Я, Геннадий. Я тебя всегда помнил, — он поцеловал Егора Кузьмича.

Егор Кузьмич узнал Геннадия, открыл и закрыл несколько раз глаза, мигнув веками. Хорошо, мол, что приехал. Он словно только и ждал Геннадия. У него потянулись мысли о том, что он всех увидел. Вот и Геннадий, внук, к нему примчался, и сыновья рядом. Все хорошо, не как у старухи Агафьи: хоронить некому… При этой мысли стало где-то больно, а где, он не мог определить, на глаза начала наплывать какая-то синева, голову сдавило, веки закрылись. Немощь!..

…Геннадию вспомнилось сейчас почему-то, как после окончания института он с партией в тайгу уехал, а вернувшись, сразу послал деду перевод, приятное хотел сделать. А Егор Кузьмич отписал, чтобы больше не посылал, что живут они с Авдотьей в достатке, и деньги назад отослал, и писал, чтобы не обижался, на себя побольше заводил да на еду не жалел… Вот он какой, дед-то, — гордый! Или добрый? — Геннадий тогда понять не мог.

Милый и дорогой ему человек уходит, правда, у Геннадия есть и дяди, но он, «чужак» какой-то, отвык от них. Если с дедом что случится — он больше не приедет сюда, не тянет его, заберет Авдотью и уедет.

Тяжесть опять отвалила. До Егора Кузьмича слова то долетали, то терялись. Голове посвободнее стало, мысли потянулись обрывками…