Нежданно-негаданно - страница 5

— Ну хитер, умен, — смеясь, качал головой председатель исполкома.

— Жись знать надо, — только и сказал тогда Егор Кузьмич.

Людей не хватало, техники тоже. Маялись, маялись — не получается. А время уходит. «Давай, бабы, садить, как ране, через обуток». Он шагнул в борозду, показал расстояние. «Так нога-то у тебя, слава богу, наших две надо», — засмеялись бабы. — «Садите через ваших два обутка». И пошла работа. Только закончили, дожди пошли, предчувствовал это Егор, знал по приметам. А другие пурхались в грязи, все дело комом пошло.

После дождей тепло ударило. У Егора всходы на ять. Осенью все сусеки картошкой завалили и с государством рассчитались сполна.

— Нет, ты нам расскажи еще раз, как это «через обуток?» — хохотали до слез в области.

— Эх, знать надо земельку родную, знать крестьянское дело, погоду знать, — качал головой Егор.

…А то появились мало-помалу деньжонки в колхозе, купил он два списанных трактора, танкисты-фронтовики отремонтировали, и пошла опять у Егора работа. Снова впереди всех…

…Вспомнился случай, в соседнем колхозе. Едет по улице с Андрюхой, а трактор новенький работает, гудит бедный, а никого нет. Вылез Егор, из машины, ждал, ждал, выругался матерно, залез в кабину, выключил мотор. Вот оно, как хозяйствуют. Никому дела нет… То и живут так: еле концы с концами сводят. Нет, у них с Андрюхой такого бы не было. Слава богу, все пока по путям идет.

Потом почему-то Егору подумалось, что любой хозяйственный мужик, который всю жизнь дело с землей имел, сначала в крестьянстве, потом в колхозе, на его месте так же бы поступил, «с умом», и не завалил бы колхоз, — и никакой уж у его, Егора, особой заслуги и нет…

Он откинулся на спинку сиденья. «Хватит ворошить-то старое и так с головой худо. Дом скоро, завтракать станем».

Дом Егора Кузьмича на окраине деревни, у поскотины; место широкое, привольное, елань все время зеленая, травка растет бойко. Из-за огородов теплый ветерок наносит конопляный запах, там второй год коноплю сеют, нынче опять уродилась. Дом пятистенный, высокий, кругом черемухой оброс, она уже поспела и висит черными гроздьями.

Ребятишки деревенские, завидев машину, пососкакивали с заплота сзади дома, где они черемуху страдовали, и кинулись врассыпную, запрятались.

— Шельмы, хоть бы ели как следует, а то прямо прутьями ломают, — вслух проговорил Егор Кузьмич.

— Проволоку колючую натянуть надо, — ответил Андрей, смеясь.

— Придется.

Подъехали… Из открытого окна, загороженного огромным фикусом, вылетали слова:

— Не дам! Я те сказала, не дам. И отступись. Пьянчужка, лежебока ты, вот кто! Трутень! Молчишь?! Додиганишься, выметет тебя Андрюха из колхоза. Че развалился, выдавишь окольницу-то.

— Авдотья, видно, Григория опять песочит, — посмотрев на отца, тихо проговорил Андрей.

— Че с ним делать? Совсем из колеи выбился. Сейчас поговорим, и будет. Сколько можно валандаться с ним, не ребенок ведь…

— Пожалуй, ты прав, отец.

Авдотья, старшая дочь Егора Кузьмича, перед их приездом с час отбивалась от брата Григория, пришедшего просить опохмелиться. Наконец он вывел ее из терпения, и она начала его «пробирать».

Увидев входивших в дом Егора Кузьмича и Андрея, Григорий поднялся с места и потянулся к дверям.

— Сиди, Григорий, сиди. Че это ты отца родного пужаешься? Раз пришел — и поедим вместе.

— Да неловко как-то, отец. На работу вот не пошел, голова разваливается.

— Неловко тебе и должно быть, коль не пошел. А если бы на работе был — все по́том вышло. С потом все болезни выходят, не только похмелье.

Григорий склонил голову.

— Пятый десяток тебе, Григорий, идет. А ты с панталыку сбиваешься, Андрюху подводишь. Народ на тебя пальцем тычет. Пьяницу, прогульщика в колхозе держат, мер не принимают. Не знаю, Григорий, как с тобой боле и говорить.

Вмешался Андрей.

— Это в последний раз, Григорий. Мне людям в глаза смотреть стыдно. Еще так сделаешь — выгоним из колхоза, — с горечью и злостью проговорил Андрей.

— А ты, Андрюха, нос больно-то не задирай. Как выбился в люди, так и на брата родного наплевать готов. Я постаре тебя. И помогал тебе, когда ты науки грыз. А счас на тебе!.. К заднице льдинку приложи, остынь! — Потом сделал грустное лицо, проговорил тихо: — Никому я, выходит, не нужен!