Нежность твоих объятий - страница 9
Пока длился их поцелуй, Рори потеряла счет времени. Она вернулась в реальность, когда Мак застонал от боли. Идиотка! Он перенес операцию всего несколько часов назад! И по-прежнему оставался в мире боли. Мак лежал на кровати, его рука покоилась на ее бедре, а глаза оставались закрытыми. Он не шевелился. Может, он снова уснул? Рори посмотрела на его сильную загорелую руку и облизала верхнюю губу, ощущая вкус его поцелуя.
Вроде ничего особенного не произошло, встретились их губы и языки, но поцелуи Мака обладали такой мощью, что могли бы сдвинуть горы, разделить морские воды, перегруппировать созвездия. От его поцелуев у нее шла кругом голова.
Вселенная знала, что делала, когда держала их обоих на расстоянии друг от друга. Рори не искала отношений с мужчинами и уж точно не искала кого-то похожего на Мака. Слишком огромного, слишком дерзкого и слишком самоуверенного. Ей не нужна была знаменитость, которая не знает значения слова моногамность.
Он был именно тем мужчиной, в котором она не нуждалась. Неверным. К тому же она прекрасно переносила свое одиночество.
Установленный Рори аппарат тихо запищал, оповещая, что программа завершена, и Рори начала подниматься, но Мак сжал ее бедро, удерживая на месте.
Когда она посмотрела на него, его глаза оставались закрытыми, но уголки губ приподнялись в самодовольной ухмылке.
– Это был самый лучший сон в моей жизни, – сказал Мак и снова провалился в забытье.
Глава 2
Когда Мак очнулся, он вспомнил, что ему снилась Рори, чего давно не случалось. Скрестив ноги, она сидела на его кровати, и ее серебристо-серые глаза озорно поблескивали. Широкая улыбка, упругая, соблазнительная грудь, золотисто-каштановые волосы, которые когда-то были такими длинными, что почти касались ягодиц… Сто шестьдесят пять сантиметров изящного совершенства.
Во сне он целовался с ней, и это было… потрясающе! Их поцелуй был неспешным, жарким и страстным. Наверное, он принял слишком много снотворного, если начал грезить о девушке, которую хотел поцеловать сто лет тому назад. Мак провел рукой по волосам и скривился от боли.
Дело принимало серьезный оборот. Очень серьезный.
Наполовину лежа, наполовину сидя, он прикрыл веки и подавил тошноту. Словно в тумане он услышал, как в его палату кто-то вошел. Мак собрался с силами и сосредоточился на серебристых глазах, которые видел во сне. Губы Рори оказались такими мягкими…
Ведь это был всего лишь сон?
– Мистер Маккаскилл, может, дать вам что-нибудь болеутоляющее?
Мак резко пришел в себя и посмотрел на парня, который был немногим моложе его.
– Меня зовут Трой Хантер, я ваш медбрат, – пояснил тот. – Так вы примете лекарство? Вам его прописали.
– Да, черт подери, – пробормотал Мак. Он не любил всяческие медикаменты, но послушно повернулся на живот, подставляя для укола свои ягодицы. В палату вошли Кейд и Куинн. – Здорово, парни.
Те в ответ тоже поздоровались.
Трой посмотрел на посетителей Мака, и его челюсть отвисла, что обычно случалось с их фанатами, когда те воочию видели всю троицу в полном сборе.
Кейд и Куинн были для Мака друзьями, коллегами… его семьей. Он считал их своими братьями.
– Мы будем очень признательны, если вы расскажете нам, что с Маком, – сказал Кейд, когда Трой сделал укол и закончил очередной осмотр своего пациента.
– Не в моих правилах обсуждать состояние моих пациентов, – спокойно ответил Трой.
– Спасибо, – буркнул Кейд и подождал, пока Трой выйдет из палаты, чтобы выпустить пар. – О чем ты только думал, перетаскивая этот дурацкий холодильник? – набросился он на Мака. – Мог бы позвонить кому-нибудь из нас, и мы бы сразу приехали!
– Он не был тяжелым, – пожал плечами Мак. – Он начал падать, и я попытался удержать его.
– Какого черта ты не попросил помочь тебе? – спросил Куинн. – Мак, все очень серьезно, это может поставить крест на твоей карьере.
Мак почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.
– Неужели все так плохо? – процедил он сквозь зубы.
Кейд выглядел таким же бледным.
– Да, – ответил он.
– Как насчет физиотерапии? – потребовал ответа Мак.
– На нее слабая надежда, – ответил Куинн.
Мак был очень ему признателен за то, что тот не стал приукрашивать правду, в которой он так нуждался.