Ни ума, ни фантазии - страница 22

– Так это не папины деньги были?.. Да сколько ж это может продолжаться? Что ни куплю – ты сразу продавать!

– Лиз, ну прости меня! Я больше не буду. – Костя уткнул лицо в ладонь и медленно выпускал дым. Лиза стукнула его в плечо.

– Одно и то же! Одно и то же! Вон с кухни!

Костя покинул кухню. Снова за новости.

Странное дело: на острове Татышева расплодились волки. Чтобы от них как-нибудь избавиться – пустили медведей.

В Красноярске стоял самый обычный и необъяснимо унылый летний вечер. Скупое тепло, нежные уколы солнышка и попятный ветер так и манили на улицу. Но горожане – любители дома посидеть.

Костя Солухин ходил по аптекам и искал валерьянку. Обошёл весь центр, весь Железнодорожный, все Черёмушки – не нашёл. В тех аптеках, где и было, – без рецепту не отпускали.

Он вернулся кое-как домой, стащил ботинки и пошёл всё туда же.

В типографии у них случился бордель. Без чуткой руки директора рабочий класс быстро пришёл в разнузданность, заказал девушек по вызову и совершенно забыл о работе. Платить за это веселье пришлось, конечно же, Косте. Как-никак разнорабочий.

Жена стояла и курила в окошко. Вид у неё был поэтический и неземной: нимфа дома завелась. Волосы ручьями стекают по плечам, согнутая нога подставляет взгляду пяточку, лёгкая футболка обтягивает позвонки и рёбра. Тягостный и полный жизни вздох.

Коля поцеловал её в пятку, и они выкурили по сигарете. Лиза о работе не говорила. Только мечтательно бросила:

– А скоро Чехия… – И улыбнулась, покруглев скулами.

Костя сначала замялся сам, а потом замял сигарету – в пепельницу.

– Кхм… Эм-м-м… Видишь ли…

– Что? – Лиза предчувствовала нечто.

– Я сегодня сдал путёвки, на работе устроили балаган, а платить заставили меня, прости, – на одном дыхании выпалил Костя.

– Мы что, снова никуда не поедем? – Она очень хотела поехать.

– Лиз, ну прости меня! Я больше не буду. – Костя ухватился руками за её нежную головку и поцеловал её в самое темечко.

– Одно и то же! Одно и то же! Да это же ад, Костя! И духота, духота!

– Тише, Лиз, тише. Ну что ты! – Он обнял её и гладил вздрагивающую спину. – Праздник – такая же ерунда, как и будень. Он тоже проходит.

– Ты врёшь, врёшь! – билась Лиза, из объятий, впрочем, не вылезая.

– А может, и вру…

Уложив Лизу спать, Костя снова полез смотреть новости.

Странное дело: на острове Татышева расплодились медведи. Пришла пора охотникам расхлёбывать эту кашу.

Глаза – слипаются, не видать – ни зги, мотор – ворчит, время – ползёт.

Последние двенадцать часов я мечтал о матрасе, спальнике или хотя бы ровной поверхности доски. Последние двенадцать часов я хотел заболеть какой-нибудь сонницей, чтобы она – на всё наплевав – сразила меня сном прямо за рулём. Последние двенадцать часов я вёл по пустынной дороге, готовой напрочь исчезнуть в ночи, разбитый и немножко погнилый УАЗик, в народе известный по простецкому прозвищу «Буханка».

Я ехал уже второй день: всё без сна – на энергетиках и сигаретах. Я переносил лишения мужественно: но именно эта ночь – эти двенадцать часов – убивали. Хотелось забыться: впасть в спячку: как медведь.

Даже придорожный отельчик мне вряд ли бы помог (а искушения были), вокруг было настолько тихо, что если бы мне приспичило остановить мотор и просидеть в этой звенящей тишине хотя бы пару минут, – я верно бы сошёл с ума.

Не было ни света, ни звуков. Казалось, что вообще ничего нет.

С тех пор, как свет погасили, – ещё вчера, в десять, – я не встретил на дороге ни одной машины, ни одного зверька. Упорно и бессмысленно вглядывался я в выхваченный фарами из тьмы асфальт. Трасса была не ахти – вся в колдобинах. А всё равно странно.

Смотрю на дедушкины часы: на цепочке, смешные. Одиннадцать утра, – а света всё нет и нет. Или одиннадцать вечера? Циферблат на двенадцать делений – сходу не разберёшь, ночь или день. Может, я и не уезжал никуда?..