Ни ума, ни фантазии - страница 6

Они встали на светофоре.

– А жить где будем теперь? – Дима, вероятно, предпочитал увильнуть с неудобной темы. В конце концов, это просто приятно, когда на твою даму заглядываются.

– Ну уж точно не у тебя! – Асе, кажется, не очень нравилось, что Дима её даже не ревнует.

– Почему? – Должно быть, Дима считал, что к Юлику даже и ревновать смешно. Он же идиот.

– Я ненавижу собак. – Скорее всего, Ася считала, что уж мог бы и приревновать – хотя бы понарошку.

– Мне что – их усыпить надо? – Не исключено, что Дима был за то чтобы изъясняться без обиняков.

– Да. – По всей вероятности, Ася считала, что Дима врёт.

Загорелся зелёный. Ноги Димаси устремились к белым полоскам.

– Я выгулять-то и покормить их могу? – Надо полагать, Дима решил, что уж в следующий-то раз он точно Асю к кому-нибудь приревнует.

– Завтра. – Может статься, Ася решила отложить этот разговор на другой раз: всё равно этот Дима туп как пробка.

На самом же деле – оба думали о сушках.

Метро оказалось самым приятным впечатлением за день – у каждого были свои наушники и своя музыка. Дима виновато поглядывал на Асю, а та – напустила холодности (и украдкой следила за Димиными взглядами).

Вышли в «Новых Черёмушках». Весна разгулялась: воняло цветами.

– А я летом в Астрахань к маме поехать хотела… – проговорила Ася печально: не знакомить же их теперь, в самом-то деле?

– А я в Питер к друзьям… – Дима ухмыльнулся. – А поехали в Екат?

– Почему Екат? У тебя там кто-то есть?

– Никого. А у тебя?

– Тоже.

– Значит, поехали.

Дома пришлось ужин готовить (днём ещё как-то перебивались в столовке). Дима хотел сосиски, а Ася – шпинат. Сошлись на макаронах. Варили-варили, варили… И вот – макароны слиплись в ситечке…

– Ты что делаешь? – спросила Ася, заметив, как Димина рука тянется к холодильнику.

– Надо сливочное масло подтопить и на него макароны. Так вкуснее.

– Какое ещё сливочное масло? Я не хочу разжиреть!

– Я тебе говорю: у меня мама всегда так делала.

Ася воткнула свою руку в свой бок:

– Почему я всегда должна всё делать по-твоему? Почему только я приношу постоянные жертвы??

– А по-моему, мы всегда всё делаем по-твоему!

– Ах так! – Ася демонстративно отвернулась, но уйти в другую комнату не смогла. И всё равно изыскала средство: вся обмякла и повалилась. Дима – вслед за ней.

– Дура дурацкая, – Дима хлопал её по щекам. – Хорошо, давай по-твоему. Но после ужина сразу спать, хорошо?

Легли кое-как, но и тут всё не слава Богу. Дима на животе обычно спал, а Ася на спине. Пытались на боку, но снизу Асе тяжело, а сверху неловко. Долго ещё огрызались, переругивались и целовались. Уснули.

И вот лежит Ася, слушает Димин храп, слушает – и чувствует: одеяло подымается. Оглядывается резко, – а Дима нож над ней занёс. И над собой тоже. Одним словом – между.

– У-бий-ца, – проговорила она с презрением.

Дима отбросил нож, – он глухо стукнулся об пол и даже не лязгнул.

– А как ещё? Мне нужно личное пространство. Тебе, кстати, тоже. Мы не можем вместе – ты же видишь!

– Прекрасно вижу. – Ася своим взглядом словно бы хотела сказать ему что-то ещё. Дима это заметил и сказал ей то же самое, но словами:

– Ты меня достала! Я… я… я ненавижу тебя!

– Ах так!

Ася влепила ему пощёчину. Дима ответил тем же. Ася зажала ему нос фигой, Дима тоже. Ася стала его щекотать, – и огромное неповоротливое их тело резко навалилось на край хлипкого и дряхлого дивана, и все они – Ася, Дима, диван – с мучительным грохотом перевернулись.

Дима ржал придавлено. И вдруг, сквозь смех, он видит на полу два ножа: нос к носу лежат – друг на дружку смотрят и дышат злобно.

– Ты, Асечка, тоже убийца, получается! – продолжил хохотать он, не намереваясь вставать с живота.

Вдруг. Ключ в двери. Поворот. Шаг. Пакет опустился на пол.

Ася прошептала с ужасом:

– Соседка!

Эта несметных размеров бабища приближалась ужасно. Дима с Асей предпочли затаиться. Шаги близились: казалось, что умственно отсталый гигант решил поиграть в мяч и кидает его в одну точку. Соседка могучим движением откинула диван и увидела…

Тут Дима с Асей решили, что лежать к ней задом как-то неприлично, и – всё кряхтя, матерясь – перевернулись. Сели.