Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель - страница 37
Луиза и Теофиль пробрались сквозь давку к парадному входу, поднялись на ступеньки. Кто-то из толпы крикнул им:
— Не входите! Там убивают!
Дверь оказалась заперта, и на стук Ферре никто но отозвался.
— Голову даю на отсечение, полиция просто спасала убийцу от суда Линча! — сказал Теофиль, когда они возвращались на Монмартр. — Народ разорвал бы эту падаль на мелкие клочья! Вот увидите, Луиза, во что выльются похороны Виктора! У вас есть оружие?
— Да. Кинжал. Я стащила у деда, когда мечтала о подвиге Гармодия.
— Возьмите с собой. Завтрашний день мы можем встретить на баррикадах! Взгляните, как кипят улицы!
На Монмартр Луиза добралась поздно, но и здесь, и кабачках и на улицах, не затихало возбуждение.
Мама Марианна поджидала Луизу у дверей, лицо — измученное, в глазах страх. И желтенькая Фиееттка, скуля, бросилась под ноги, прыгая и стараясь лизнуть руку.
— Как я волновалась, Луизетта! — с горечью упрекнула мать. — Весь Париж, говорят, клокочет! А ты такая… с тобой любая беда может приключиться!
— О, мама! Ведь должны же мы добиться свободы! Придет же когда-то конец кровавому режиму! Этого рыжеглазого деспота…
— Ах, дочка, дочка! — перебила мать. — Ну разве можно?! Ведь за такие слова…
Луиза обняла ее, прижала к груди.
— Ой, мама, мама! Ничего ты, старенькая, не понимаешь!
В своей комнате, заваленной книгами и рукописями, Луиза прошла к столу, взяла чистый лист бумаги, написала легким летящим почерком:
Вперед, под пенье «Марсельезы»!
Вперед, друзья, вперед, вперед!
В гул битвы паши львы несутся.
Монмартру эхом вторит даль.
Не устоять тебе, Версаль,
Пред океаном революций!
Но долго усидеть за письменным столом не могла. Вскакивала, подходила к окну, раздвигала жалюзи, выглядывала на улицу. Обычно в этот час рабочие кварталы Монмартра уже спят: завтра подниматься чуть свет, спешить к станкам и машинам, гнуть спину четырнадцать — шестнадцать часов за жалкий кусок хлеба!.. Но смотри, Луиза, сегодня сквозь жалюзи и занавески светятся все окна, от первых этажей до мансард! Париж не спит, Париж готовится сорвать смирительную рубаху, напяленную на него косоглазым Баденге!
Шагая из угла в угол, Луиза прислушивалась к тому, что делается в спальне матери. Кажется, она легла, — стукнули о пол сброшенные — нога об ногу — туфли, скрипнула деревянная кровать. Нет, сейчас еще нельзя уходить, услышит.
Снова присела к столу и под недавно написанным стихотворением вывела крупными буквами:
«Мы грезим о будущем, и герой декабрьского переворота кажется нам единственным препятствием к свободе!»
Через полчаса, выйдя на цыпочках в коридор, Луиза постояла у дверей спальни матери, прислушалась к сонному дыханию. Теперь можешь, Луиза, часа два побродить по улицам. Неужели Теофиль прав, и правительство, предчувствуя завтрашние события, стягивает в город войска и полицейские силы?
Накинув плащ и надвинув на лоб широкополую шляпу, стараясь не скрипнуть дверью, Луиза выскользнула на лестницу.
Узкие улочки Монмартра опустели, лишь уборщики мусора копошились возле магазинов и складов да изредка грохотали колеса ломовых телег, подвозивших к утру хлеб, мясо и овощи.
Луиза направилась к центру, хотелось взглянуть, что делается в фешенебельных кварталах, где в роскошных особняках обитают потомственные буржуа и нувориши. Перейдя площадь Пигаль, по улице того же наименования спустилась к незаконченной постройке, обнесенному лесами колоссальному зданию Оперы, вышла на бульвар Капуцинок.
О, здесь вовсю кипела ночная жизнь!
Празднично пылали окна ресторанов и кафе, за которыми вспыхивали многоцветные искры драгоценных камней, радужно переливались шелка, гарсоны с ловкостью циркачей скользили между столами, неся над напомаженными головами сверкающие хрусталем подносы, приглушенно звучала музыка. А у подъездов с деланно скучающим видом прогуливались женщины, разодетые с показной и убогой претензией на роскошь.
Но сегодня Луиза отмечала и необычное, настораживающее. Да, Теофиль прав, во многих переулках попыхивают сигарками темные фигуры, поблескивают штыки. Ей даже показалось, что в одном из тупичков, неподалеку от редакции и типографии «Марсельезы», виднелись в полутьме очертания колес и пушечных дул.