Ничего особенного не случилось - страница 16

стр.

— Тебе-то монтера и без ругани пришлют, — сказал Кузнецов, — вот тебе пульт дали.

— Что, думаешь, так просто и дали? Получили два пульта на всю Бухту для опыта, а мне вдруг сразу и дадут. Ходил каждый день, клянчил, как мальчик. Мне, говорю, хочется на пульте работать. А мало ли кому хочется, говорят мне. Вот Иманову тоже хочется, Алиеву тоже хочется. Я, говорю, не отстану, пока мне не дадите…

Кузнецов засмеялся.

— Выходит, что у нас в управлении жмоты сидят, — сказал он.

Погосов обиделся.

— Почему жмоты? Им, думаешь, легко, если у них пультов только два, а монтеров немногим больше. Ты, видать, привык, что тебе все с неба падает…

— Да нет, я не о том, — сказал Кузнецов и замолчал.

Ощущение у него было радостное и противное. Какой дурацкий характер надо иметь, чтобы выдумать такую форменную ерунду. Кузнецову захотелось сказать мастеру Погосову что-нибудь приятное, но ничего подходящего он сразу не придумал и, попрощавшись, пошел к берегу.

На старом заводе

На берегу большого пруда стоял старый железопрокатный завод. Собственно заводом он был раньше, а теперь считался всего лишь цехом металлургического комбината, находившегося за восемь километров отсюда, но местные жители называли его по-старому. Здесь было два вросших в землю, прокопченных здания, вокруг которых густо росла трава и паслись овцы и гуси. В том месте, где сваливали железные обрезки, водились белые грибы, и поэтому в столовке летом часто варили грибной суп. От пруда заводик отделяла высокая насыпь. В деревянной запруде, подводившей воду к турбине, так как один прокатный стан до сих пор работал силой воды, было много рыбы, и поселковые ребятишки целыми днями ловили ее удочками.

Заводик существовал сто семьдесят лет и за все это долгое время внешне почти не изменился. В тринадцатом году его начали было поднимать, но подняли только часть цеха, другую же, словно для сравнения, оставили как было. После революции, конечно, прибавились кое-какие новые станки, но в большинстве остались старые, и правильный молот, например, которым били кровельное железо, чтобы придать ему упругость и глянец, предохраняющие от ржавчины, по-прежнему был деревянный, и во время работы торец его закрывали железным чехлом, так как загоралось молотище.

Изготовлял заводик кровельное железо и лопаты.

К началу смены и в обеденный перерыв глуховатый старик Илья Тарасович звонил в церковный колокол, висящий на столбе. Гудка на заводике не было, но, хотя это очень огорчало и администрацию, и рабочих, директор комбината гудка не давал, говорил, что у них пара на гудок не хватит. Возможно, это так и было.

В прежние времена Илья Тарасович был мастером листопрокатки. Когда он состарился, его перевели в сторожа, и теперь его служба заключалась в том, что он сидел в проходной будке, проверял пропуска, звонил в колокол, а иногда, чтобы размяться, медленно брел к насыпи гнать мальчишек с деревянной запруды.

Прозвонив в колокол конец обеденного перерыва, Илья Тарасович обычно усаживался в своей будке пить чай. В это время из домика, расположенного напротив завода, выходил беленький и очень живой старичок. Он был в белом костюме, в рубашке с белым галстуком, в белой фуражке; лицо его было маленькое, розовое, с пухлыми щечками, седая бородка была подстрижена клином — все это придавало ему сходство с белой мышью.

Он подходил к проходной будке, Илья Тарасович вставал перед ним навытяжку. Беленький старичок говорил ему:

— Сиди, сиди. Я просто так.

Но Илья Тарасович из почтительности не садился. Старичок покровительственно оглядывал сторожа и, тыкая в грудь согнутым пальцем, говорил:

— Слыхал, плохо работать стали?

— Как изволили сказать? — переспрашивал Илья Тарасович.

— Плохо, говорю, стали работать, а?

— Зачем же плохо. План даем.

— План!.. — презрительно тянул старичок. — Я не о плане разговор веду, а о качестве.

— Как?

— О качестве, говорю. Ты совсем оглох, Илья Тарасович.

— Это нам неизвестно, — отвечал Илья Тарасович и с беспокойством смотрел на беленького старичка.

Старичок качал головой, некоторое время стоял молча и думал.

Ему очень хотелось пройти в завод, и он знал, что пропуска у него Илья Тарасович не спросит, но появляться на заводе ему было неудобно. Идти или не идти? Он качал головой, взмахивал розовыми пухлыми ручками, бормотал что-то и наконец, толкнув Илью Тарасовича в грудь, говорил: